ТРУДНАЯ ГОДИНА 1941-1944/ или Следы беларуского национального и пророссийского антинацистско-антисоветского Сопротивления на юго-востоке Беларуси

Андрей ТИСЕЦКИЙ — СЫЩИК от ИСТОРИИ
«Беларуское историко-детективное агентство»


С добавлениями и исправлениями на 28 ноября 2021 года

Официальная отечественная историография советско — германской войны, к сожалению, до сих пор не избавилась от дремучего советизма, представляя вооруженную и политическую борьбу, развернувшуюся на территории оккупированной гитлеровскими войсками Беларуси в 1941-1944 годах, исключительно как борьбу двух враждебных (правда официально только с 22 июня 1941 года) лагерей нацистов и коммунистов, плюс некие поползновения подполья и партизан польской АК и украинской ОУН-УПА на территории западных областей республики, занятых Красной Армией осенью 1939 года в результате воплощения в жизнь соглашения двух глубоко преступных режимов (нацистского и коммунистического) — секретного пакта Молотова – Риббентропа.

На самом же деле, с началом гитлеровской оккупации БССР на ее территории развернули активную подпольную деятельность и беларуские патриоты (а также другие антинацистские, из граждан других народов СССР) со стороны т.н. «третьей силы», целью политической и вооруженной борьбы которых было избавление нашей синеокой и от коричневой и от красной чумы. Такая информация в советский период по известным причинам была засекречена.

Удивление же вызывает то обстоятельство, что даже сейчас, после стольких лет независимости, когда сведения о беларуском национальном Сопротивлении в 1941-1944 годах можно найти как в свободном доступе, так и в некоторых малодоступных для широкого пользования, но не секретных источниках, официальная пропагандистская машина в нашей стране не взяла их на вооружение, а продолжает из года в год крутить старую затертую и морально давно устаревшую советскую пластинку о Великой Отечественной войне, в старой же редакции, хотя итоги этой по сути советско-германской войны для беларусов выглядели так, как будто мы находились не в стане победителей, а на стороне побежденных!

Мало того, что, будучи использованы как «пушечное мясо» для Красной Армии под Кенигсбергом и Берлином в 1944-1945 гг., и понеся самые большие потери изо всех республик СССР в материальном и людском плане (в первую очередь по вине совершенно бездарного и глубоко преступного руководства СССР и его военщины), мы не получили, как наши соседи, части территории побежденной Германии, или другой европейской территории стран ее союзников, как-то: русские, украинцы, поляки, лиетувисы и латыши. Напротив, от нас еще и отрезали в пользу поляков и лиетувисов!!! Какие же мы тогда Победители?! Скорее Беларусь уместнее сравнивать с Финляндией, которая, являясь до осени 1944 года вынужденным самим СССР военным союзником гитлеровской Германии, подписала сепаратный мир и оказалась в конце той войны в стане чисто формальных, как и наша республика, победителей, не вернув, тем не менее, свои захваченные (согласно пакта Молотова — Рибентропа) в 1940-м году Советским Союзом территории.

И тут мы, пожалуй, единственные в своем роде, из числа бывших республик Советского Союза, побежденные победители.



В этой связи, а также в связи с современными попытками различных доброхотов втянуть нашу мирную нейтральную страну в очередную пучину деструктивных конфронтаций различных военно-политических блоков, очень актуальным является возвращение из небытия информации о тех беларусах, из числа «третей силы», которые не захотели быть пешками в большой игре двух чуждых им диктатур и выбрали свой путь — путь противостояния и с коричневой, и красной чумой.

Одно мое исследование по означенной теме относилось к треугольнику на востоке Минской области: Борисов – Крупки – Березино («МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ/ Национально ориентированное подполье и партизаны в регионе Малого Полесья 1941-1944»)[1].

Еще одно исследование затрагивало события, происходившие в районе Барановичей («КРАХ ОПЕРАЦИИ «ШЛЕГЕЛЬ»/ Или как из простого беларуского еврея можно умудриться сделать оберштурмфюрера СС»)[2].

В данной же работе речь в основном будет идти об условном районе на юго-востоке Беларуси в треугольнике районных центров Марьина Горка (с бывшим райцентром Руденск) – Осиповичи — Бобруйск.

«Трудная година» Бориса Микулича

Означенное исследование началось с прочтения мною в 2011 году повести беларуского писателя Бориса Михайловича Микулича «Трудная година», в сборнике его работ изд. «Мастацкая лiтаратура», Мн., 1973. Серия «Библиотека беларуской повести».



Согласно аннотации к книге (Слово о Борисе Микуличе), написанной писателем Сергеем Граховским, автор родился 19 августа 1912 года в Бобруйске в семье земских фельдшеров. С 1929 года работал в бобруйской газете «Камунiст», затем в государственном издательстве БССР и в газете «Лiтаратура i мастацтва». Последние годы жизни работал в Краснодарском крае. Начал печататься с 1927 года. Издал сборники рассказов «Удар», «Чорная вiрня» (1931 г.), «Яхонт» (1935 г.), повести «Наша сонца» и «Ускраiна» (1932 г.), «Дужасць» (1934 г.), «Дружба» (1936 г.).

Остросюжетная проза Б.Микулича отображала то, чем жила страна в первые послереволюционные десятилетия. В произведениях, написанных в 1945-48 годы показано прошлое белорусского народа (исторический роман «Адвечнае» о событиях 1812 года в Беларуси, повесть «Жыццяпiс Вiнцэся Шостака», рассказ «Зорка»). В повести «Цяжкая гадзiна» писатель одним из первых показал деятельность подпольщиков в годы советско-германской войны 1941-1945 гг., в повести «Зялены луг» — послевоенное возрождение деревни. Некоторые его произведения переведены на русский язык.

В 1936 году Б.Микулич был арестован и осужден на 10 лет. В 1947 году вернулся в Беларусь, судимость была снята.



Работая в 1948 году в Бобруйской городской библиотеке, Б.Микулич кропотливо собирает материал о деятельности подполья в годы гитлеровской оккупации. Писатель встречается с партизанами, связными, подпольщиками, партийными работниками, действовавшими в тылу врага. В результате была написана повесть «Трудная година». А в 1949 году писатель был вновь арестован и сослан в Сибирь. Умер в 1954 году[3].

Судьба автора аннотации к сборнику во много схожа с судьбой самого Бориса Микулича, и, по моему мнению, совершенно не случайно написал ее именно он — Сергей Граховский. Но к этому мы еще ниже вернемся.

А пока же я кратко передам читателю главные постулаты заглавной повести сборника.

Итак, персонажи произведения вымышленные, но имеют реальных прототипов. События происходят в вымышленном городе Крушинске, под которым в основном подразумевается оккупированный гитлеровскими войсками Бобруйск.

Автор в завуалированной форме передал читателям развернувшуюся там в это время незримую борьбу. Это и жизнь национальной творческой интеллигенции, разделенной на разные лагеря: тех, кто пошел по пути борьбы с захватчиками под руководством коммунистов; и тех, кто пошел по пути сотрудничества с нацистами, под национальными лозунгами, рассчитывая на послевоенную автономию. Также среди героев произведения показан и тот, который сначала выбрал борьбу на два фронта (с формальным нахождением во втором из указанных лагерей), а потом переметнулся в стан коммунистов. Из главных героев произведения к первой категории относится героиня Вера Корзун, ко второй Рыгор Пилипович Терешко, к третьей – Сымон Перегуд. О двух последних, а также о тех, с кем они были связаны, следует рассказать цитатами из повести.

«И правда – как жил Терешко?

Что связывало его, уважаемого когда-то литератора, с двадцатишестилетним Сымоном, детство которого – мелкие кражи, юность – принудительные колонии и лагеря, а старость – темный вопросительный знак?

Страх бросил Терешко к бесшабашному Сымону.

Страх заставил его запереться в четырех стенах своей квартиры с награбленной мебелью и книгами, завесить окна темными шторами. Страх заставил не показываться на улицах города, где теперь, казалось бы, он мог чувствовать себя как рыба в воде. Крытая машина отвозит его в большой дом, охраняемый немецкими солдатами, и там он сидит в своем кабинете начальника «бюро пропаганды» и «делает культуру». Здесь он – голова, здесь он – на гребне истории. Та же машина отвозит его на квартиру. Окончен служебный день, за ним закрываются двери., одиночество давящими цепями охватывает этого небольшого сухого человечка и бросает в вольтеровское кресло. Не музы – страх царит в комнате, заваленной свезенными со всего города книгами.

Страх овладел им впервые еще тогда, когда он, будучи юнцом, приехал со Случчины в столицу, поступил на рабфак. Там познакомился с молодыми писателями и сам попробовал писать стихи. Они понравились – природа родной деревни отражалась в них. Стихи напечатали, и он тоже стал писателем. Однако склад души у него, как и у отца, был кулацким, и с течением времени уже ничего больше не вдохновляло его на поэзию. Тогда он занялся беллетристикой, стал черпать темы из далекого прошлого. Он брал настойчивостью, да и писал правдоподобно – его большой роман «Сестра» поразил всех мнимой глубиной и объемом. Он работал над последними главами романа, когда пришло известие, что отец подлежит раскулачиванию. Страх впервые заглянул ему в глаза и на мгновенье отразился в них. Ему не трудно было доказать, что он давно порвал с отцом, звание писателя было надежным щитом, и скоро к нему снова вернулось спокойствие. Но этот момент, незаметный для окружающих, момент, когда страх посетил его впервые, оставил, хоть и незначительный, однако же ощутимый след в его душе. Он привык к достатку и благополучию и не хотел терять их. Он жил, работал, более или менее успешно, с ним считались. И вот пришла война. У него была возможность выехать из Минска, однако он прослышал, что дорогу бомбят немецкие самолеты, и про себя подумал: зачем лезть под бомбы, пускай волна событий идет, как идет, может и она выбросит его на берег. И он остался.

Пришли «новые хозяева», а сними – старые враги белорусского народа, так называемые «белорусские деятели», которые все эти годы обивали гитлеровские пороги. От него потребовали доказательства лояльности, и он написал статью, в которой обвинял советские власти в сдаче Минска. Статья понравилась, ее напечатали и предложили работу. Но он отпросился куда-нибудь в областной центр, скрыв то, что боится встречаться с людьми, знавшими его раньше. Так он очутился в Крушинске, где «делал культуру», «перерабатывал» свой роман… Бывали у него минуты, когда он серьезно начинал верить, что немцы после победоносной войны создадут независимую Беларусь, верил, что надо готовиться к этому историческому событию и собирать вокруг себя и своих хозяев белорусскую интеллигенцию. Он хорошо знал, что не все успели эвакуироваться на восток. Но все усилия оказались тщетными – работники культуры не откликнулись на его призыв, их будто и не было, вместо них пришли болтливые, голодные проходимцы, случайные элементы – или запуганные, или такие, которые начинали уже терять разум. Но и с ними можно было начать «делать культуру», и они в первую очередь занялись наследством. Пересмотрели всех писателей, выбрали то, что не очень противоречило установкам новых хозяев, а где выбирать было трудно – слегка изменяли, фальсифицировали. И вот с плодами такой работы Рыгор Пилипович Терешко и предстал однажды перед «гаспадаром» города оберстом Гельмутом. На приеме присутствовал и адъютант полковника – такой же длинный и сухой, как и патрон – обер-лейтенант Рихтер. Немцы слушали Терешко. Молчали, когда разговор шел об издании «Крушинского листка», соглашались, а стоило коснуться популяризации культурного наследства, как оберст выставил короткопалую руку в сторону Терешко…

Аудиенция была окончена.

Рихтер держал Терешко за пуговицу пиджака и проникновенным голосом поучал:

— Ну и что такое – ваша культура? Откуда она? Мы, немцы, больше занимались вами, чем вы сами. Не об этом речь. Вы должны направить свою деятельность на то, чтобы помирить народ с нами… Мы разрешаем вам временные отступления, пользуйтесь своим странным языком, однако… мы хотим видеть в вас немцев.

Перед ним (Рыгором Терешко) были поставлены две задачи: 1) создать культурную среду из сторонников немецкой власти; 2) парализовать идейно нарастающее партизанское движение.

И теперь, как бы ни занавешивал свои окна Терешко, в затемненные комнаты его квартиры стучалась крыльями беда, и беда эта была – жизнь. И тут он встретился с этим чернобровым Сымоном Перегудом. Его задержал солдат при попытке вытащить деньги. Когда его вели в комендатуру, он выкрикивал всякие оскорбления, и эта горячая смелость парня понравилась одинокому Терешко. Он походатайствовал, и Рихтер отдал приказ об освобождении Перегуда. И тот, обязанный жизнью Терешко, остался с ним под одной крышей – «охранять его душу»[4].

«Для решения другой задачи были использованы связи, которые были у Сымона. Именно он раскопал создание, которое окрестили «батькой Рудольфом», и банду его немцы охотно стали поддерживать»[5].

«В селах области (надо думать тут речь идет о существовавшей уже после изгнания гитлеровских оккупантов Бобруйской области (1944-1954), когда и писалась эта повесть[6]) появился отряд некоего «батьки Рудольфа», который грабит крестьян, вешает кого попало, насилует. Причем все это делается под лозунгом – «Вот вам картина будущего нового порядка». Банда «батьки Рудольфа» будто бы против оккупантов, однако своими позорными действиями компрометирует партизан. Отряду товарища Андрея поручено установить, не является ли этот «батька Рудольф» агентом гестапо. Такая догадка имеет основания, тем более, что не слышно, чтобы банда этого «батьки» особенно преследовалась немцами. Из разговоров стало известно, что банда проповедует борьбу и с оккупантами, и с большевиками. Это как раз те лозунги, которые в завуалированной форме проводятся группой так называемых «белорусских деятелей» — предателей и оборотней»[7].

К «литературной» деятельности «батьки Рудольфа» в изложении Бориса Микулича мы вернемся несколько позднее, а сейчас привожу описание первой встречи подпольщицы Веры Корзун, давней знакомой Рыгора Терешко, с Сымоном Перегудом.

«Несколько дней спустя, возвращаясь с работы, Вера встретилась с каким-то незнакомым ей человеком. Они сошлись лицом к лицу, и Вера отшатнулась, думая, что человек этот имеет дурные намерения. Он был в засаленном ватнике, на лице виднелись следы сажи, очевидно, никогда не смываемой. У него были на диво черные брови, которые поразили Веру.

— Остановись, девушка!.. Твоего богатства мне не нужно! – Он сунул ей в руку сложенную вдвое бумажку. – Прочитай и передай другим.

Взволнованная, Вера чуть ли не бегом возвращалась домой. Воображение рисовало ей не приходившие раньше картины, наполняло уверенностью, что и она способна наладить связи. Может, завтра же она снова встретится с этим чернобровым человеком, передаст ему сводку или воззвание, написанные рукою Игната (подпольщика), и ряды их сразу вырастут. Дома, коротко рассказав о встрече, она передала бумажку Кравченко (руководителю подпольной группы)…

— Сволочи! – вдруг выругался Кравченко… — Вы только послушайте. – И он стал читать: — «Братья! Всем нам неприятно и тяжело сознавать, что наша Отчизна стонет под сапогом гитлеровцев. Чужеземцы грабят наше богатство, как грабили его русские коммунисты и жидовские комиссары. Если вы хотите жить спокойно и свободно – выдайте немцам спрятанных большевиков, их семьи, евреев, что укрылись от гетто, тем самым вы поможете очистить нашу Отчизну от одного зла. Когда будет покончено с ним, мы возьмемся за немцев. Не давая своего адреса, мы говорим вам одно: все, кто выполняет освободительную миссию, будут уведомлены о времени, когда надо будет выступить против оккупантов. Час этот пробьет, верьте. Очищайте свои ряды от русских большевиков, жидов и их подпевал»[8].

Второй раз Вера Корзун встретила Сымона Перегуда уже на квартире Рыгора Терешко, куда пришла, узнав о его назначении на «должность», налаживать связь по заданию руководителя своей подпольной группы. После визита, «телохранитель» Терешко Сымон вызвался ее проводить.

«На улице было много солдат. Они бродили толпами, громко разговаривали, пели, и среди них шныряли полицейские. Очередь медленно лилась в двери биржи, а из ворот выходили те, что прошли комиссию. Недалеко от этого места Вера и ее провожатый увидели девушку, хорошо одетую. Она плакала и вместе со слезами стирала с лица следы краски. Рядом стояли два немца-солдата. Они что-то говорили девушке. Потом девушка присоединилась к очереди. А солдаты засмеялись, и один из них сказал: «Придется искать новую. Для коллекции. Не стану же я беспокоить фюрера из-за этой стервы!»

— Цена жизни, — заметил Сымон, беря Веру под локоть. – Она, дура, надеялась, что, если спит с этим хряком, так уже и все. А ее, голубку, за шиворот и ту-ту-ту!..

— Откуда у вас такая ненависть? – спросила Вера. – Вы же такой молодой… и у вас есть дело.

— Какое? Быть холодным душем для Терешко? Это – эпизод. Я давно знаю, чего стоят все эти мировые землетрясения. Жизнь у меня пропащая, а дороги – путанные. Еще три года тому назад я фланировал по улицам Магадана. А что будет со мною через месяц – неизвестно. Я уже ни во что не верю.

— Неужели вы не верите в дело, которому взялись служить? Мне кажется, я из ваших рук получила однажды листовку…

Сказала и почувствовала, как ослабли его пальцы на локте. Это длилось только мгновенье, однако и его было достаточно, чтобы почувствовать заминку.

— Ошибка, — сказал Сымон, — я политикой не занимаюсь… Разрешите вас оставить.

Она заметила с улыбкой:

— Лакеи так не служат… Они выполняют приказы…

— Я же еще не нанялся! – усмехнулся он и пошел прочь»[9].

А вот уже сцена на квартире Веры Корзун, где собралась местная т.н. «культурная интеллигенция», принявшая новый немецкий порядок, эмигранты, вернувшиеся вместе с ними, а также представители гитлеровской оккупационной администрации.

«- Несчастье! – простонала балерина, осторожно выплевывая вместе с кусочком (откушенного) яблока свой зуб. – Посмотрите какое несчастье! Мой зуб…

Кто еще способен был держаться на ногах, и кто услыхал этот величественный стон, принялись утешать ее. «Князь»(Милкин) посоветовал бросить зуб под печку и попросить мышь, чтобы она вместо костяного принесла железный.

— К черту железный! – перекрывая шум и гам сказал Сымон. – Потанцуйте перед оберстом, или Рихтером, и они дадут вам золотые. Продажные мартышки!

Вера схватила его за руку, вывел на кухню. Он сидел на табуретке и, стиснув зубы, твердил: «Ненавижу, ненавижу подлюг, шлюх продажных! И Терешко ненавижу за то, что видит, кто они, какая цена им, а сидит, пьет, разговаривает с ними»…[10].

И вот наступил 1943 год. Закончилась Сталинградская битва. Рыгор Терешко был приглашен в местное гестапо к личному представителю Розенберга.

«- Приятно познакомиться, голосом Валентина встретил он Терешко и Милкина, однако сесть не предложил. — Пригласите и господина Рудольфа.

Терешко покосился на двери. Да, он не ошибся – вслед за Рихтером в комнату вошел «батька Рудольф», которого Рыгор Пилипович видел всего один раз, когда тот начинал карьеру. Тогда это был исхудалый человек с голодными, глубоко запавшими глазами, и о себе он тогда сказал коротко. «По профессии – «тихушник», но годы выходят. Его отыскал Сымон, они познакомились где-то в тюрьме или в лагере. В гестапо ему дали директиву собрать банду и под видом партизанского отряда действовать так, чтобы всячески компрометировать настоящих партизан и срывать их мероприятия. Терешко же дал «свою программу» — выяснить, насколько популярна среди населения (крестьянства) идея «белорусского сепаратизма», пропагандировать ее. Немцы платили «пану Рудольфу», и их директивы он выполнял охотно и достаточно успешно. Что же касается Терешковой «программы», то обязанный Терешко лишь «протекцией», он просто забыл о ней. Что значит для такого человека благодарность, если есть более сильный магнит – сытая жизнь? Правда в первое время Рудольф не отказывался от «прокламаций», которые писались в Терешковом «бюро пропаганды», но потом решил, что хватит, «рассчитался», и произведения эти перестали доходить по деревни. Рудольф «совершал рейды» по деревням и селам области, и там, где еще не знали, с кем имеют дело, доверчивые люди попадались ему на крючок. Он выведывал все, что можно было выведать, о бывших активистах, молодчики из его банды вылавливали их и расстреливали. Но на первом месте стоял разбой и насилие. И когда, после очередного налета на деревню, «батьку» окружали хмурые толпы крестьян, он говорил, обращаясь к ним, примерно следующее:

— Вы недовольны тем, что мои хлопцы порезали у вас коров и переспали с вашими дочками? Если мы этого не сделаем, сделают немцы. Да еще не так и не столько. Потерпите! Мы, партизаны, выловим всех евреев и коммунистов, которые попрятались среди вас и из-за которых и пришли на нашу землю немцы, а потом ударим по немцам. А чтобы вы знали, что вас ожидает, когда немцы возьмут вверх над коммунистами или наоборот, запомните этих зарезанных коров, расстрелянных людей и изнасилованных женщин…

В сущности, у Терешко не было особой причины выражать недовольство «политикой» «батьки Рудольфа» — составной частью этой «политики» были и Терешковы идеи, только они, эти идеи, были прокорректированы директивами гестапо. Теперь, увидев Рудольфа, Терешко имел возможность отметить какую пользу принесла «батьке» его деятельность на новом поприще: в кабинет вошел гладкий круглолицый человек с аккуратной седоватой бородкой клином, в добротном кожухе, надетом на армейский китель, в папахе, лихо сдвинутой на левый бок. Держался он с достоинством, в глазах уже не было прежнего голодного блеска, он смотрел на «высокую особу», как кот смотрит на хозяйку, когда знает, что после вкусной еды та почешет ему за ухом. «Валентин» (представитель Розенберга) спросил у Рихтера, были ли приняты меры для того, чтобы приезд Рудольфа в гестапо не был замечен. Ответ был положительный. Однако Терешко почему-то подумал, что Рудольфа боятся скомпрометировать – не то что его, Терешко…[11].

А вот последующая сцена в квартире Терешко.

«Они сидели и разговаривали долго – литератор и бандит. Второй поразил первого тем, что догадался о его душевном смятении. Он убеждал Терешко отбросить переживания и согласиться с требованием немцев действовать более активно – «все равно они сломят». Уже давно стемнело, а машина за «батькой» еще не приходила. Возможно еще рано.

Немного захмелев, он почувствовал себя как дома и признался, что «боевая жизнь» не всегда ему по душе. Потом в двери постучали. «За мной!» — оживился Рудольф. Но это воротился Сымон. Подойдя к двери Терешко, Терешко сказал, чтобы тот не входил к нему в комнату. Рудольф же, наоборот, как только услыхал голос «сосунка», выразил горячее желание выпить с Сымоном. Терешко сказал: может, не стоит, чтобы Сымон с ним виделся. Рудольф поднялся, расправил плечи и громко засмеялся:

— Вор вора не продаст! – И позвал: — Сымон! Кореш!
Сойдясь, они обнялись и поцеловались. Рудольф даже «пустил слезу», вспомнив давние встречи. Радостью, незнакомой Терешко, светились Сымоновы глаза, и он успокоился.

— Лягавыми стали… Пей Сымон! Вместе со мной гибнет великая каста! Аристократы!

А Сымон все смеялся, смеялся как ребенок, которому дают одну за другой красивые игрушки.

— Я пойду пригоню машину, — сказал, наконец, Сымон. – Эх, батька, как бы я хотел вместе с тобой…

— Едем! Будешь у меня комиссаром!

Брови сошлись. Покачал головой.

— Баба?

— Что баба?! Поклялся служить – ему! – Сымон кивнул в сторону Терешко. – Он меня от смерти спас. Он хотя и не верит мне с того времени, как женщина между нами встала (Вера Корзун), а я служу ему всеми потрохами. Пойду за машиной.

— Иди, иди! Рыгор Пилипович тебя отпустит со мной.
Отпустишь, ведь, правда?

Через полчаса под окном раздался гудок. Следом за Рудольфом вышел и Терешко. На пороге стояли Сымон и двое незнакомых полицейских.

— Почетная охрана! – Пошутил «батька Рудольф», наклоняясь, чтобы влезть в машину. – Ого! Фихтенбауэр напрасно беспокоится, мне эти игрушки не нужны, своих хватает! – Сказал он, ощупывая автоматы, которыми было забито почти все заднее сиденье.

— Не помешают! – сказал один из полицейских, тяжело опускаясь рядом с бандитом и закрывая рядом с собой дверцу»[12].

Из дальнейшего хода действа выясняется, что «полицаи» оказались переодетыми прокоммунистическими подпольщиками, с которыми Сымона Перегуда свела Вера Корзун, и которые вывезли «Батьку Рудольфа» за город, скрутили и передали в руки партизан. Позже он был ими казнен[13].

«И когда до города, наконец, докатился слух о том, что «батька Рудольф» окончил свой бесславный путь, Сымон Перегуд решил – это дело рук Дробыша и его «кореша» (подпольщики). Сами немцы, как, впрочем, и Кравченко (руководитель подпольной группы), знали настоящую правду, а именно, что «батька» казнен партизанами, по народному суду, и случилось это как раз в тех самых Карасях, которые были последней резиденцией этого бандита. В гестапо поставили гибель верного слуги в определенную зависимость от его встречи с Терешко, но последний отвел от себя всякие подозрения, доказав, что проводил Рудольфа до машины, которая охранялась полицейскими, что машина была из гаража господина фон Гельмута и что все это вместе взятое даже не вызывало у него ни малейшего подозрения. Машину нашли недалеко от города, искали трупы шофера и двух полицейских, но не нашли. Значит партизаны добираются до самого города, имеют в нем своих сторонников, значит можно считать точно установленным, что случаи в самом городе – не просто диверсии, совершаемые небольшой группой людей на свой страх и риск, а хорошо организованной группой, действующей одним фронтом с партизанами. Терешко поверили (или сделали вид, что поверили), однако теперь за ним стали следить специальные агенты"[14].

И вот в конце повести прокоммунистическое подполье, к которому переметнулся Сымон Перегуд, подготовило диверсию – взрыв на презентации открытия театра. И накануне выбытия на открытие этого мероприятия Рыгора Терешко, происходит следующая сцена в его квартире.

«- Патрон…

Пора уже перестать Сымону звать его так…

— Чего тебе?

Терешко видит Сымона в зеркале. Что с ним?

— Вы спасли меня от смерти… Благодаря встрече с вами жизнь моя с кривых тропинок вышла на славную дорогу… Нет, я не то говорю… Я был жуликом, а теперь чувствую себя человеком… поверьте…

— Я не понимаю, о чем ты, Сымон.

Волнение искажает лицо Сымона. Будто спрятанная где-то внутри боль вдруг вырывается наружу, и парень не в силах совладать с нею. За такой гримассой должен последовать крик.

— Возможно, товарищи осудят меня за мой характер, за слабость… Но я не могу. Я знаю, что вы изменили своему народу, что вас надо уничтожить, вместе с фрицами… Знаю, знаю и… Но вы… протянули мне руку… может, ради своей корысти, однако…

— Сымон!

— Слушайте и молчите! Я даю вам возможность остаться в живых! Не выходите из квартиры раньше, чем через сорок минут, слышите? И – прощайте! Мы больше не увидимся. Если вы белорус – перед многострадальным белорусским народом вы должны оправдаться! Как на суде. – И он хлопнул дверью»[15].

Буквально накануне взрыва к театру подъехали на машине оберст Рихтер со своим адъютантом Гельмутом. Они умышленно опоздали.

«Взрыв произошел в назначенное время, но офицеры еще не вошли в вестибюль. Тогда к ним подошел Перегуд и бросил им под ноги гранату»[16].

От взрыва погиб и он сам. Дальнейшая судьба Рыгора Терешко остается не ясной.

Предварительный анализ изложенных фрагментов повести

Для начала следует отметит, что Борис Микулич, пожалуй, первым из беларуских писателей взялся за такую сложную и опасную по тем, сталинским, временам тему, как подпольное движение в оккупированной гитлеровцами Беларуси, показав, хоть и в литературной да искаженной форме, некоторые национальные реалии этой оккупации, которые ни в первые послевоенные годы, ни даже сейчас по прошествии стольких лет, не принято было особо вспоминать, и тем более афишировать. Судя по всему, именно его деятельность по сбору такой исторической фактуры и послужила поводом для советской карательной машины, к тому, чтобы отправить его «на вечное поселение в Красноярский край»[17].

Аналогичная судьба была и у автора аннотации к рассматриваемой книге, Сергея Граховского,1913 года рождения (почти одногодки). Арестован в 1936 году в Минске. Осужден внесудебным органом НКВД в 1936 году как «член контрреволюционной организации» и за «антисоветскую деятельность» к 10 годам лишения свободы. Находился в Унженском концлагере НКВД Горьковской области (ст.Сухобезводная). Освобожден в 1946 году.


После освобождения преподавал русский язык и литературу в Урецкой средней школе Слуцкого района (1946-1949). В 1947г. с С.И.Граховского снята судимость, однако в 1949 году, как и Борис Микулич, он был повторно арестован. Осужден особым совещанием МГБ СССР за принадлежность к «антисоветской националистической группе» на поселение в Новосибирской области, где работал учителем. Реабилитирован в 1955 году[18].

Что же касается непосредственно представленной читателю литературной фактуры, то, судя по всему, ее изрядно подредактировали в сторону искажения реально происходивших событий и демонизации представленных литературных персонажей. Опять же в произведении кое-где смещены временные рамки имевших место реальных событий а на одном человеке завязаны действа, которые на самом деле никаким образом не могли быть комплементарны.

Так, изложенные в повести события, имели место в 1941-1943 годах, но тем не менее автор «повесил» на беларуского националиста Рыгора Терешко организацию союза «Крестики»[19], как в просторечье называли «Союз Борьбы Против Большевизма», организованный на самом деле русским националистом Михаилом Октаном (он же Ильинич), кадровым сотрудником СД только в марте 1944 года[20], когда совместными усилиями нацистов и коммунистов беларуское национальное Сопротивление в рассматриваемом регионе было с большего практически ликвидировано!

В пропагандистском печатном органе этой антисоветской организации газете «Речь» за 8 марта 1944 года был опубликован Манифест Союза и его программа. В следующем номере издания было опубликовано Положение о Союзе. В манифесте говорилось: «Главная цель Союза – борьба против проявлений иудо-большевизма»[21].











Фото: члены «Союза против Большевизма» а параде в Бобруйске. 1943г.


Членам же беларуского национального Сопротивления антисемитизм был не свойственен, в отличие от русских националистов из СБПБ и коммунистического крыла Сопротивления. И к этому, в рамках исследования, мы еще вернемся.

Что же касается повести Бориса Микулича, то в ней он приводит в художественной форме как раз-таки пример антисемитизма со стороны просоветских партизан!

Вот разговор подпольщика и партизана на явочной квартире в Крушинске – Бобруйске.

« — Нам пришлось оставить деревню – немцы нажали.

Наум Штарк залез на крышу сарая и оттуда стал бить из пулемета. Под его прикрытием мы и смогли отступить в полном порядке. Немцы окружили его, но он не сдался, и тогда они подожгли сарай. Он сгорел. Сгорел, но не сдался. – Помолчав немного, он добавил совсем другим тоном: — Знаете, Кравченко, у нас всяких хватает, есть и такие, что не очень то жалуют евреев, кое-кто даже готов видеть в них причину своих несчастий… После смерти Штарка эти люди прикусили языки. Ну бывайте. Паролем остается фамилия Каца»[22].

Далее я приведу документальные письменные свидетельства наличия следов в оккупированном гитлеровскими войсками Бобруйске и соседних районах независимого и национально-ориентированного подполья и партизан (в том числе информацию про «недопонятых» коммунистами членов подполья), которые какое-то время действовали рука об руку с коммунистическим подпольем и партизанами, и которые, эти свидетельства, согласуются с изложенными в повести моментами, но где, тем не менее, явно присутствует заведомая советская ложь, которой коммунисты обильно поливали своих идейных противников из числа национал-патриотов бывших советских республик. Грешат этим, к сожалению, и некоторые из нынешних исследователей Второй Мировой войны.

Из воспоминаний Виктора Ливенцева, подпольщика, командира 1-й Бобруйской партизанской бригады, Героя Советского Союза

Виктор Ильич Ливенцев, один из самых именитых беларуских партизанских комбригов, в начале советско-германской войны оказался в оккупированном гитлеровцами Бобруйске. Активно включился в прокоммунистическую подпольную деятельность. В декабре 1941 года с группой товарищей ушел в лес, где организовал 752-й партизанский отряд, на базе которого потом будет создана 1-я Бобруйская партизанская бригада[23].





В его известных мемуарах «Партизанский Край» находим следующие строки.

«Накануне выезда (конец февраля – начало марта 1942 года) к нам (партизанам) из города (Бобруйска) пришел Иван Бондарев. Одно время он работал по сплочению подпольной группы в деревне Клюки и в Березинском форштадте. Когда встал вопрос о выходе в лес, все его подпольщики присоединились к нам. Он же остался в городе, якобы для вывода еще одной группы. Теперь по дороге он подсел ко мне в сани и начал рассуждать о политике.

— Я за советскую власть жизнь отдам… только вот насчет колхозов… не совсем сейчас все правильно… Во время войны колхозам не удержаться все равно.

— Ты что с ума сошел? – не веря своим ушам, спросил я.

— Я просто свое предположение высказываю, — заюлил Бондарев.

У Варшавского шоссе я высадил его из саней, и он одиноко поплелся по дороге в Бобруйск.

После слов Бондарева я долго не мог успокоиться, подозвал Лепешкина (комиссар отряда) и рассказал ему об этом разговоре. Лепешкин удивился, не веря, что Бондарев действительно мог так мыслить.

Позже наши связные сообщили, что Бондарев был арестован немцами, но не прошло и недели, как он вдруг появился на улицах города в полицейской форме.

Однажды, когда мы остановились за железной дорогой на ночлег в деревне Вербки – невдалеке от Бобруйска, я вспомнил провокационный разговор с Бондаревым. Через Вербки проходил фронт. Скоро год, как немцы хозяйничали здесь. Но колхозники, несмотря ни на что сохранили колхоз. Они берегли общественный хлеб, постройки, скот, сохраняли сельскохозяйственный инвентарь. Скрываясь от гитлеровцев и полиции, в деревне жил довоенный председатель. Колхозники изо дня в день ждали освобождения, чтобы снова приняться за коллективный труд. Наш хозяйственник Александр Мосин приказал раздать населению общественный хлеб, но его никто не хотел брать. Только когда пришел председатель, которого мы убедили, что хлеб все равно захватят оккупанты, колхозники разобрали все запасы[24].

Не могу не удержаться, чтобы не прокомментировать неуклюжий реверанс Ливенцева в сторону колхозного строительства, возродившего в XX — ом веке на просторах бывшей Российской Империи, отмененное тут в веке XIX –ом, крепостное право.

Ремарка

Еще до нападения на СССР, гитлеровцы планировали ликвидацию колхозов, но приступили к этому акту не сразу, стремясь выгодно использовать колхозную организацию для эксплуатации крупных земельных массивов. Лишь в середине февраля 1942 г. министр но делам оккупированных восточных областей. А. Розенберг подписал декрет «О новом порядке землепользования».

Согласно декрета, в середине марта 1942 г. вышло распоряжение №1 «Об организации, управления и ведении хозяйства в крестьянских общинных хозяйствах», в первом пункте которого говорилось: «Каждая деревня со всеми угодьями и всем имеющимся живым и мертвым инвентарем составляет единое хозяйственное целое, называемое «крестьянское общинное хозяйство».

Община как переходная форма от коллективного хозяйства к индивидуальному наиболее импонировала оккупантам на первом этапе аграрной реформы. Как известно, в общине развита круговая порука. Вот на нее-то и возлагали надежды оккупанты, стремясь получить максимальное количество сельхозпродуктов, в виде всевозможных налогов и, главным образом, военных сборов[25].

Следовательно, замордованные как советской властью, так и гитлеровской оккупационной администрацией крестьяне во многих деревнях не спешили делить колхозное добро, справедливо ожидая репрессий за такое самовольство как от нацистов, так и от коммунистов. К истинному же отношению крестьян к колхозам, показанном на отдельном ярком примере Осиповичского района, мы еще ниже вернемся.

А пока же вернемся к подпольщику Бондареву. История с ним получила неожиданное продолжение и в конце своих мемуаров Виктор Ливенцев снова его вспоминает.

«Мы (бывшие партизаны и подпольщики) смотрим на покрытое мелкими морщинками лицо Ефросиньи Герасимовны (Чернецкой), и невольно напрашивается мысль: вот она белорусская партизанская мать во всем своем духовном величии, не сломленная ни трудностями, ни пытками в гестапо.

Одного только она не может понять – какова же на самом деле была роль в Бобруйске Ивана Бондарева. С первых дней оккупации он приходил на ее явочную квартиру вместе с активным подпольщиком Николаем Солнцевым. Знал многих руководителей подполья и многие их секреты, но провалов не было. Вместе со всеми осенью 1941 года он в лес не вышел. Когда же мы двигались из Октябрьского в Кличевский район, как уже говорилось в книге, он появился в нашем отряде и начал нести какую-то чепуху насчет колхозов и партизанской борьбы. Естественно, что мы тогда постарались отделаться от него и приказали бобруйскому подполью прекратить с ним связь. Вдруг Иван Бондарев уже под фамилией Бредихина появляется в городе в форме полицая, работает следователем полиции по политическим делам.

Тут то и начинается загадка. Когда гестапо совершило налет на квартиру Саватеевых, Фруза (невестка Ефросиньи Герасимовны Чернецкой), как известно, вместе с другими женщинами сумела избежать ареста и уйти в отряд. На следующий день была арестована Ефросинья Герасимовна. На допросах у нее спрашивали: «Где дочь, с кем она связана?» Естественно, она ничего им не сказала и очутилась в камере смертников. Через некоторое время начались новые допросы, где главную роль играл следователь Бондарев-Бредихин. Однажды вызвали на допрос подростка Сашу Саватеева. Возвратившись в камеру, он сказал Чернецкой:

— Тетя, завтра вас выпустят. Следователь говорил, что вы ничего не знаете, — откуда мол, старухе знать о делах подполья, обязательно ее нужно выпустить на волю…

И Ефросинью Герасимовну выпустили. Потом Бондарев заходил на квартиру Чернецкой, вспоминал, как они прятали военнопленных, шили для них одежду, отправляли в отряд, интересовался Фрузой, вел себя не так, как ведут предатели Родины.

Так кто же на самом деле был Бондарев-Бредихин? Не можем на этот вопрос ответить и мы. Возможно это был хорошо законспирированный советский разведчик, имевший свое особое задание. Все это пока предположения. Следы Бондарева потерялись во время войны, и личность его для нас неясная»[26].

Из мемуаров Парсаданова Владимира Шамхатовича, 1917 г.р., военнослужащего- окруженца, активного бобруйского подпольщика начального периода оккупации, а потом потом видного партизана 1-й Бобруйской партизанской бригады.



«В доме у Казарова Миши мы организовывали встречи подпольщиков так же, как и у Казарова Айрапета. Сюда к нам приходили Семисалов Михаил Игнатьевич, Бутырев Валентин, Козьяков Александр, Лемешонок Даниил Моисеевич, Ваня Давидян и многие другие. Встречи обычно проходили помпезно, за накрытым столом, под видом пьянки, а на самом деле мы ничего не пили. Если только не было нужной причины. А такая причина дважды, или даже трижды появлялась и… здесь надо сделать небольшой экскурс назад.

… В доме у Айрапета Мануковича, а также дома у Бутырева Валентина, я встречался с малоприятным человеком по имени Вася. Фамилии его я не знаю. Внешностью своей он походил на старого купца. Этакий здоровый, сизолицый, часто с нахальным и пьяным взглядом.

Когда он приходил, как будто черная тень накрывала меня. Я ненавидел его, по-моему, ненавидели и все остальные. Ненавидели мы его потому, что он открыто обзывал всякими гадкими выражениями советское общество, советских руководителей, более всего Сталина. Мы ненавидели его потому, что жил он припеваючи, ни в чем не нуждался и, несмотря на окружающий кругом голод, имел все, чтобы не голодать. Работал он не то заведующим бойней у немцев, не то мясным складом. Скорее всего первое, потому что изредка он приносил нам внутренний жир от забитых коров, порой мясо, внутренности. Его приношения нам здорово помогали, и мы терпели его. А точнее сказать, терпели его в основном по другой причине — некоторые полагали, что он некий осведомитель, если так в отношении него можно выразиться — шпион, что ли. В том-то и незадача, что не знали от кого он шпион: от гестапо ли, а может от какого-либо другого государства. Но во всяком случае, он был, так считал, не наш человек.

Под стать Васе была его жена Валя. Этакая фифа, типа немецких фрейлин, или из тех наших русских девушек, что потеряв совесть и лицо, связались с немецкими солдатами и офицерами. Таких народ называл немецкими подстилками. Валя была жгучей блондинкой, вызывающе разодетая, с накрашенными ярко губами, подведенными глазами, и взглядом испорченных девиц. Оба они, где бы не появлялись, такими казались окружающим.

В доме у Бутырева и Казарова А. я как-то старался не сталкиваться с Васей и Валей и, как только они появлялись, исчезал.

Но вот однажды, когда у нас было очередное заседание в доме у Казарова Михаила (точнее — Казарянц Мисак Оганесович) и мы, как обычно, сидели за накрытым столом, появились Вася и Валя. Он был как всегда пьян, а она вызывающе нахальна.

Сели они за стол и мы сделали вид, что сидим за стопками давно и рады с ними поделить трапезу. Вася поднял бокал, обозвал советскую власть. Заявил, что немцы (он сказал „наши“) скоро разобьют советы и начнется вольная жизнь. „Надо перевешать всех жидов и коммунистов“. То ли он играл какую-то роль, то ли слишком переигрывал, пытаясь развязать наши языки и понять нас. Я почему-то поймал себя на мысли, что Вася помогает материально, а вернее поддерживает вот этими приношениями (внутреннее сало говяжье, мясо и др.) семьи тех, кто действительно испытывал нужду, а более всего наших ребят (окруженцев — А.Т.)и красноармейские семьи. Но это была мысль, не получившая поддержку моего убеждения. Я его продолжал ненавидеть. А жену его Валю — еще больше. Как-то, сидя рядом в такой компании, я, чтобы как-то поддержать разговор, спросил у Вали — кто она по специальности. Она немного покраснела и певуче ответила, что она врач. Удивившись столь интересному октрытию, я попытался выяснить, какой же факультет она заканчивала. А она ответила буквально словами: „Да, вот, этот, как его, докторский, что ли“. В общем, все было ясно, отчего она еще более покраснела.

Никакого понятия они не имели о нашей подпольной работе (во всяком случае мы так понимали) и просто с нами поддерживали связь, потому что „с нами было интересно“ и еще потому что „мы пострадали от советов“, как и сам Вася. Ведь в кармане у каждого из нас был документ о том, что до войны мы были осуждены и освободила нас Германская армия (такие документы удивительно точно фабриковал один гражданин за определенную мзду. Оставалось только место фамилии и мы его дописывали сами). Вася-мясник тоже имел нечто подобное, но все казалось в нем плохое и, что характерно, так думал каждый из наших членов подполья. Но мы глубоко ошибались, и это я выяснил на второй день побега из смертной камеры гестапо, когда разыскивал в городе следы Майорова-Лемешенка, чтобы, в случае необходимости, помочь.

Я до сих пор не знаю точных имен Васи и Вали, не знаю их фамилии, не имею никаких данных о том, что с ними стало после войны, где они, кто они и кем они фактически были. Это оказались замечательные и настоящие советские люди, бесстрашные и решительные в тяжелый момент.

Во всяком случае, они были, вероятно, связаны с работой какого-либо партизанского отряда, или какой-либо неизвестной нам подпольной группы, или даже разведки советской армии. Повторяю, я ничего об этом не знаю и был бы благодарен судьбе, если когда-либо смог бы встретить этих людей, оказавших мне помощь в самую страшную минуту моей жизни.

Я даже уже после войны несколько раз собирался обращаться в различные органы, чтобы расскзать об этих удивительных людях, так умело замаскировавшихся под „негодяев“, может быть через печать это можно было бы сделать, но это нужно и потому, что народ должен знать своих героев. А Вася и Валя ими были поистине...»[27].
Ремарка

Из сообщений нацистской полиции безопасности и СД на оккупированной территории СССР о деятельности партизан в Беларуси — №5 за 29 мая 1942 года:

"… В Бобруйске удалось ликвидировать создаваемую партизанскую организацию и арестовать 12 чел. Члены организации частично были снабжены фальшивыми документами. Поддельные документы были конфискованы"[28].

«О смертной камере гестапо, куда нас (17 человек) поместили за подпольную деятельность против врага, я скажу ниже. Мы оказались на высоте своего растерянного сознания, в панику не впали, договорились между собой и все 17 приговоренных в ночь с 12 на 13 апреля 1942 года, во время проверки камеры охранниками тюрьмы (по ул.Сенная, 31), напали на них, перебили, забрали оружие и ушли в леса. Мы это были я, Крзьяков Александр, Бондарович Алексей, Стомов Иосиф и его сын Володя, Акулич Сергей, Эльбек Александр, Кунцевич Павел, Редькин Александр, Какорин Алексей, Иванов, Решетников. Двоих не помню, остальные были цыгане.

Выбежав в сторону от страшного места, мы разделились на три группы и ушли в разные стороны. Это для того, чтобы — если попасться, так не всем сразу. И вот я оказался вместе со Стомовым, его сыном, дядей Акуличем, Редькиным и Кунцевичем. Мы ушли в темноту, переходили разные болота, стараясь скрыть свои следы, будучи уверенными, что немцы постараются настигнуть нас собаками. Но снег еще не везде растаял, луж в лесу было много и возможно это и помогло нам. Почти сутки мы кружили по лесам вокруг Бобруйска и все разгадывали — кого успели расстрелять, кто остался в живых, где Майоров — Лемешонок (руководитель подпольной группы — А.Т.). Последнее меня более всего интересовало и, несмотря на то, что возвращаться в город мне было равносильно самоубийству, я согласился возвратиться. Возможно это было продиктовано тем, что без наличия верхней одежды и головного убора я сильно простыл и нуждался в какой-то помощи. Я полагал, что возвращусь в город и через своих людей выясню судьбу Лемешонка, а заодно, может быть сумею расквитаться с предателем Жоржем…

… Уже была ночь. Недалеко находились пустые дома расстрелянных евреев. Без окон, без дверей. Я вошел в один из таких домов, сел на пол и уснул, прислонившись к стене…

Проснулся утром, когда уже рассвело. Грязный, небритый, больной, я решил обратно направиться в сторону Ольховской и Чонгарской и там пробраться в сторону реки Березины. Там на улице Ломоносова проживал старик Севостьян Макарыч с дочкой Галей (сестры жены Козьякова), у которых часто скрывался Миша Семисалов. И вот иду я утром по улице той самой Чонгарской, прохожу мимо дома, где жил мясник Вася и его жена Валя. Еще не доходя до их дома, я подумал — не дай бог, если меня этот самый Вася увидит. Считай крышка. Или сам прибьет, или тут же сдаст в полицию.

И вдруг, невольно обернувшись, я заметил, что примерно в двухстах метрах от меня идут за мной несколько немецких солдат с жандармскими бляхами на груди. Я ускорил шаг, надеясь на первом же углу повернуть с пути и… Что такое? На таком же расстоянии впереди показалась группа полицейских. Я понимал, что меня они пока не заметили, или вернее пока не узнали, но через минуту будет поздно. В этот момент я проходил мимо палисадника мясника Васи. Я решил зайти к нему домой. Единственный выход, пока замечен не был. Уже около двери дома я даже подумал о том, что Вася на работе, а Валя не посмеет плохо поступить со мной.

Быстро открыв двери, я вошел в переднюю, а затем в комнату. Здесь была только Валя, и я остановился, смотря на нее. Что он предпримет?

Вот здесь и начинается перевоплощение этой семьи, где за секунду мое мнение о ней противоположно изменилось.

Это была Валя и не Валя. Передо мной стояла простая русская женщина, простоволосая, в закрытом платье, без грима на лице. Она не испугалась меня и наоборот, быстро закрыв дверь на крючек, бросила мне одну фразу: „Володя, мы не те, за которых ваши принимают нас“. И все. И тут же, достав бритву, мыло, прибор, предложила мне немедленно побриться, иначе я очень подозрительно выгляжу. На мой вопрос о Васе, она ответила, что он скоро будет дома и что больше ни о чем спрашивать не надо, а то будет поздно.

Пока я брился, явился Вася. И здесь я заметил перевоплощение. Это не тот человек. Он уже знал о нашем побеге и даже знал, что я в городе. Меня, оказывается, видели, или может быть ему стало известно через членов какой-либо подпольной группы, которой я не знал. Вася не стал терять даром время. Посмотрев на мое обличие, он вытащил со шкафа костюм (помню, темно-синий), заставил переодеться. Притащил откуда-то сапоги. Не прошло и десяти минут, как я был похож на молодого человека, типа среднего служащего, который живет в ладу с оккупантами и потому не стесняется хорошо одеваться (правда костюм был немного мешковат, но считаться не приходилось).

Вася заглянул в окно. На улице, недалеко, стояли полицейские. Пришлось торопиться. Вася предупредил меня, чтобы выходил не через ворота на улицу, а перелез бы через забор во двор школы. В школе размещалась немецкая казарма, но в моем костюме опасаться было нечего.

А самое главное, Вася назвал мне один адрес, находящийся на окраине Бобруйска, туда, к лесокомбинату и предложил немедленно уйти, а там на месте мне скажут — что дальше делать…

Я благополучно дошел до того незнакомого мне дома и постучал в дверь. Женщина, встретившая меня, без лишних слов, предложила следовать за ней и повела не в комнату, а к лестнице, которая вела на чердак. Туда же она принесла еды, предупредив меня, что примерно через час за мной придут…

Я ничего не понимал. Не знал, где нахожусь, какие люди меня окружают и то будет со мною. Но я был вполне спокоен и почему то доверял этим людям. Единственное, что я попросил хозяйку дать знать одной знакомой из дома, где я жил, чтобы она как можно скорее меня навестила. Это мне нужно было сделать для того, чтобы достать себе какие-либо новые „липовые“ документы.

… В общем, через пару часов, когда у меня на руках было уже удостоверение, ко мне на чердак вновь поднялась хозяйка и предложила спуститься вниз. Она сказала мне, что минут через пять я должен буду войти в комнату, там будет находиться компания людей за столом, я должен делать вид, что тоже приглашен выпить, покурить, покушать и по незаметному сигналу одного из гостей выйти во двор. Мне все скажут.

Так и было. Я вошел в комнату, поговорил, выпил, даже немного поиграл на мандолине и стал замечать пристальный взгляд одного парня, который мне дважды моргнул. Я вышел на улицу, а всед за мной он. Этот человек вложил мне в руки записку, попросил хорошо запомнить, съесть записку и немедленно уходить по тому адресу, который будет указан в записке. Я отошел в сторону и прочел: „Кличевский район, селение Березовое Болото, отряд Виктора“.

Добирался я так: » в старом плаще, внизу костюм, в сапогах. До села Щатково шел с группой женщин и неким стариком, которые направлялись за продуктами. Я им рассказал легенду о том, что лежал в больнице и направляюсь к другу в деревне. Они делали вид, что верят. Где-то у Березины, селение второе я забыл, бородатый (типа Сусанина) мужик за деньги перевозил на другую сторону реки. Вчетвером мы сели в лодку и уже через минут двадцать были на другом берегу. Когда лодка пристала, в этот момент грохнули два выстрела. Стреляли оттуда, откуда мы недавно переправлялись. Мужик «Сусанин» ухмыльнулся, пожелал нам счастливого пути, но обратно не торопился. Что было для меня странно, он отказался от меня получить оплату за перевозку. Он догадывался, куда я направляюсь. Я так думаю, догадывались и с самого начала мои попутчицы. Переходили мы селение Любоничи, затем еще какое-то небольшое село, а тут начался лес, а за лесом Слобода (кажется Костричская).

Женщинам я открылся, а они смеются: «Так мы же знали, хлопец, куда ты идешь. Тут и встретишь партизан». Смотрю, действительно скачут на конях четверо, с красными лентами на шапках. Остановились около нас и командуют «руки вверх». А я рад. Встретился. Коротко рассказал о себе и ребята сразу за меня — поехали в отряд. Сел я на лошадь позади одного из ребят и в дорогу. Часа через два показалось маленькое село. Кажется Старый Спор. Тут было много партизан и оказывается не отряд Виктора, а Кировский отряд… Это было 18 апреля 1942 года..."[29].


Судя по всему — отряд «Виктора» — это отряд Виктора Ливенцова, с которым еще весной 1942 года поддерживал связь указанный выше в его мемуарах Иван Бондарев- «темная лошадка», работавший ранее, как уже было указано выше, по сплочению подпольной группы в деревне Крюки и Березинском Форштадте. А как раз в районе последнего и находилась явочная квартира, куда такая же «темная лошадка» — «Вася-мясник» отправил Владимира Парсаданова. Ливенцов про «Васю-мясника» ничего в своих мемуарах не пишет, так что, возможно, лично он с ним не пересекался.

Напрашивается справедливый вопрос, а почему собственно я веду речь о национально-ориентированном крыле подполья, а не, например, подполье пророссийского НТС (Народно-Трудовой Союз)?

Это конечно не исключено, однако доподлинно известно, что подпольные группы Союза в период гитлеровской оккупации Беларуси были созданы в следующих городах: Орша, Гомель, Могилев, Полоцк, Борисов Минск, Барановичи, Слоним[30].

Известно и о проникновении членов НТС в Абвер. Так в структуре «Зондерштаба» на территории оккупированной Беларуси служили следующие члены союза:

— Евреинов К.А. — начальник разведкурсов, с ноября 1943 года резидент в г.Молодечно;
— Кашников В.Н. — резидент в Лепеле, затем в Лиде;
— Ольгский М.Л. — резидент в Борисове;
— Юнг (он же Востоков, или Афанасьев) Игорь Леонидович — помощник резидента в Слуцке, затем в Минске,
участник формирования Русской Национальной Народной Армии (РННА) в Осинторфе;
— Полчанинов Р.В. — одно время курьер затем в Минске;
— Арский (он же Отрожко) — возглавлял Могилевскую резидентуру[31].

Могилевский след НТС-ГИМ

Тем не менее, связь могилевских подпольщиков из числа членов НТС с Бобруйском все же может иметься.

25 апреля 1942 г. на главной площади окупированного гитлеровцами Могилева на глазах согнанных туда жителей города были повешены подпольщики Михаил Метелкин, Анатолий Рыжков, Павел Пехотин (Хохлов) — офицеры Красной Армии.







Фото (слева-направо): Михаил Метелкин, Павел Пехотин, Анатолий Рожков на эшафоте[32].

Впоследствии было установлено, что под именем Хохлова как-будто скрывался бывший помощник начальника штаба 649-го мотострелкового полка 210-й мотострелковой дивизии 20-го механизированного корпуса капитан Павел Арсентьевич Пехотин. Ему было в то время 36 лет. По национальности он был украинцем, родом из Подольской области. Коммунист Пехотин с 1928 г. служил в Красной Армии. Он попал в плен во время боев в районе Могилева, но осенью при содействии своей сестры Евгении Васильевой, передавшей ему в лагерь гражданскую одежду, бежал и создал из бывших военнослужащих М. Метелкина (Коровина), А. Рожкова и некоторых местных жителей Могилева подпольную группу, которая развила активную антифашистскую деятельность. Ее члены составляли и распространяли листовки, организовывали побеги военнопленных из лагерей, собирали разведданные, оружие и боеприпасы для развертывания партизанской борьбы. С помощью работников госпиталя Зубкова, Безрученко, Иваночкина, Тарелкина они организовали вывоз спрятанного в госпитале оружия на кладбище, где его хранил сторож «дядя Вася».

О работе этой группы свидетельствуют и документы гитлеровцев.

Так, в донесении в Берлин полиции безопасности и СД на оккупированной территории СССР за № 193 от 17 апреля 1942 г. сообщалось:

«В городе Могилеве в последнее время снова были распространены и расклеены в общественных местах листовки, изготовленные организацией «Гимн". Листовки призывают к активной борьбе против германских властей. Установлено, что изготовлением листовок занимался бывший капитан Красной Армии Метелкин Георгий (так в тексте), уроженец города Красноярска, проживавший в гор. Могилеве под вымышленной фамилией. Метелкин и его жена арестованы»[33].

Об истинных целях подпольной борьбы Пехотина П.А со товарищи свидетельствуют немецкие архивные документы.

Читаем текст донесения СД №193, Ereignismeldung UdSSR от 17.04.1942:

«Айнзацгруппа Б.

Смоленск.

В Могилеве последнее время были снова распространены и открыто расклеены листовки, выпущенные организацией «ГИМ», в которых призывают к решительной борьбе с фашизмом. В ходе расследования установлено, что изготовлением листовок занимался бывший капитан Красной Армии Георгий Метелкин, родившийся в 1912 г. в Красноярске, и проживавший в Могилеве под фальшивым именем. Метелкин и его супруга задержаны и признались, что за два месяца изготовили и распространили ок. 50 листовок. При обыске квартиры обнаружен крупный объем нелегальных материалов.

Помимо супругов Метелкиных задержаны 32 человека. Часть из них призналась, что участвовала в распространении листовок, остальные состояли в непосредственной связи с Метелкиными.
Метелкин, лидер «ГИМ» в Могилевском районе, на допросе заявил следующее:

«ГИМ» (=Интернациональные народные силы, Internationale Volksstarke) прежде всего борется как против кровавого фашизма и его фюрера, так и против Сталина. Мы хотим освободиться из-под ига фашизма. Наша высшая цель – объединение немецкого и русского народов под новым руководством. При этом для такого объединения Германия должна очистить все захваченные территории и ликвидировать нынешний режим. Чтобы прийти к нашей цели, мы откроем второй фронт и силой оружия прогоним немцев с нашей земли. В качестве сигнала к выступлению будут повсеместно устроены крупные пожары. Наша организация уже закрепилась во всех русских городах. Лидер организации «ГИМ» — некий Богов, живущий на неоккупированной территории России, а именно в Нижнем Новгороде. С ним через парашютистов и радио состоит на связи некий Громов, руководитель в Белоруссии.

В Могилеве наша организация только формировалась. Чтобы силой проводить наши планы в жизнь, мы уже установили связь с партизанами».

Далее Метелкин показал, что сам дважды устанавливал связь с партизанскими командирами и сообщал им о подготовке в Могилеве.

У Метелкина были найдены записи о количестве немецких войск в разных пунктах и перечень зданий в Могилеве, которые должны быть атакованы первыми во время восстания. А также – рукописное обращение к командиру украинского батальона в Могилеве с призывом переходить вместе со своими людьми на сторону «ГИМ». В противном случае он будет расстрелян.

Следствие пока не закончено»[34].

Из запроса о ГИМ в органы СД при группе армий «Север» можно узнать о том, к чему, собственно, призывали листовки:

«Содержание листовок частично антисталинское, например, порицается колхозная система. Заканчивается листовка словами:
Долой насильственную коллективизацию!
Долой принуждение к труду!
Долой производство бесполезных идей! (Schaffung unnützer Ideen)
Да здравствует свободная, гуманная, многонациональная Россия!
Да здравствует свобода!
Да здравствует вождь ГИМ (Богов)!
Братья, будьте готовы, скоро пожар станет вам сигналом, и поднимется весь народ на оккупированных территориях»[35]

Анализируя данные сведения можно прийти к выводу, что часть сведений о т.н. ГИМ (в том числе и само название организации)- это фейковая информация от самих подпольщиков, призванная не допустить раскрытия и ареста остававшихся на свободе членов могилевской ячейки НТС, к которой они, по моему мнению (как исследователя) принадлежали.

Риторика же листовок очень напоминает взгляды бобруйского Бондарева-Бредихина в изложения Виктора Ливенцева.

Как я уже указал выше. официально считается, что все трое казненных были офицерами Красной Армии. Однако лейтенант(капитан) Георгий (Михаил) Метелкин и ст.лейтенант-летчик Анатолий Рыжков (Рожков) пропавшими без вести в 1941 году и в начале 1942 года в базе «Мемориал» не числятся. Не исключено, что в целях конспирации и безопасности других членов НТС, к которому казненные, судя по всему и принадлежали, они назвали немцам вымышленные имена и фамилии, под которыми и вошли в историю Могилева.

О реальных и вымышленных лжепартизанские отрядах

В своих мемуарах Николай Прокопьевич Бабаевский, 1904 г.р., урож. Вологодчины, полковник КГБ СССР в отставке, бывший начальник разведки и заместитель командира спецгруппы НКГБ БССР «Храбрецы», действовавшей с июля 1943 г. и на Бобруйщине[36], в том числе пишет следующее:

«… В 1943 году приютились на территории Белоруссии кровавые остатки служб СД, изгнанные из Смоленска и других областных центров, а также редакции разных профашистских газеток вроде «Новый путь» и «Речь», изрыгавших клевету на партизан и советские порядки. В Бобруйске формировались «добровольческие» батальоны «Днепр», «Березина», «Припять» и «Восточный запасной полк».

Появилось и белогвардейское отребье из НТС (Народно-Трудовой Союз», пытавшееся пустить свои ядовитые корни в Белоруссии)[37].

А вот оперативная информация от бобруйских подпольщиков, разведчиков и связных.

«В лагере нас ожидал курьер от Рабцевича – Михаил Шагаев и сопровождающий его боец. Рабцевич прислал нам сообщение П.В.Орлова, работающего в Бобруйском городском отделе здравоохранения. Орлов писал о деятельности его группы и его связях с власовцами и военным командованием из немецкого гарнизона. Было еще сообщение Сергея Храпова, написанное со слов гражданки Завьяловой (фамилия не подлинная), якобы сидевшей с Клавой Бурдиной в одной тюремной камере Бобруйского СД.

Завьялов рассказал Храпову, что его освободил сотрудник СД, который позднее тоже был арестован за связь с партизанами (Бондарев-Бредихин? — А.Т.), и что Клава Бурдина будто бы расказывала ей, что в СД много знают об отряде «Игоря» («Храбрецы»), «Карле», Пикунове, Игнатове… (Об этом в СД знали из дневника Пикунова). Сообщение Храпова Рабцевичу (командиру спецгруппы) привез Борис Таранчук. Что это? Игра СД с нами или Завьялова рассказала Храпову правду? Это Рабцевич и попросил выяснить нас с Карлом Карловичем.

… Дом, в котором мы встречались с Поповой Еленой и ее сыном Сашей, отстояли, только часть одной стены была слегка прихвачена огнем и дымом. Саша ожидал нас. Он рассказал, что мать идти побоялась – немцы усиленно проверяют документы у женщин, выходивших из города. Она попросила передать, что лечившиеся в городской больнице легко раненные «гады» и уже выписанные из больницы раненные замышляют создать какой-то шумовой отряд, чтобы весело погулять в партизанских деревнях.

Позднее (внимание — А.Т.) мы узнали, что шеф бобруйского СД Миллер создавал ложные «партизанские» группы из уголовников и другого деклассированного элемента и засылал их в партизанские зоны. Одетые в форму пограничников и бойцов Красной Армии, такие «партизаны» грабили население, насиловали женщин и дискредитировали в глазах населения партизанское движение[38]».

Итак, из воспоминаний советского чекиста следует, что лжепартизанские отряды в районе Бобруйска не связаны с деятельностью «беларуских буржуазных националистов» и появились уже после ликвидации «батьки Рудольфа».

А вот несколько в отдалении от территории рассматриваемых событий, в Кличевской партизанской зоне, к лету 1943 г. одна показательная криминальная банда советскими партизанами действительно была ликвидирована.

Так, из протокола заседания № 56 от 22 июня 1943 года Кличевского подпольного РК КП(б)Б следует, что райотдел НКВД установил, что в деревне Михалово орудует вооруженная банда. В нее входили местные жители, а организатором и вдохновителем выступил дезертировавший из Красной армии некто Мамедов. Начиная с 1941 года преимущественно под покровом ночи она грабила жителей окрестных деревень, отнимала у них одежду, продукты питания и домашнюю живность. Более того, руководители этой банды были тесно связаны с полицией и немецким гестапо, выполняли их провокационные задания, чтобы настроить сельчан против советской власти и красных партизан.

Начальнику РО НКВД Силину было поручено закончить следствие о деятельности банды, считай ликвидации, и привлечь ее членов к ответственности по законам военного времени. После чего деревни посетили специальные агитаторы, которые рассказали о ликвидации банды, долгое время терроризировавшей жителей окрестных деревень[39].

И уж не об этой ли банде шла речь в повести Бориса Микулича «Трудная година»?

А теперь снова обратимся к свидетельствам по рассматриваемой теме.

Из рукописных воспоминаний бывшего участкового инспектора милиции Осиповичского РОМ М.Н.Хоменка



Фото М.Н.Хоменка из архива Осиповичского РОВД

Очередным шагом в моем изучении следов беларуского национального Сопротивления в годы советско–германской войны 1941-1945гг. в рассматриваемом регионе стали попавшие мне в руки рукописные воспоминания одного из первых послевоенных участковых инспекторов милиции Осиповичского РОВД (Тогда РО НКВД, РО МГБ) Михаила Николаевича Хоменка, 1925 г.р., урож. пос.им.Ленина этого же района, фронтовика. В осиповичской милиции с 1946г.

Воспоминания о его работе в органах внутренних дел охватывают 1946 – 1951 гг. (рукопись храниться в фондах музея Осиповичского РОВД. Цитируемые страницы, в оцифрованном виде, приведены в конце исследования после ссылок). Есть там очень интересные сведения, которые проливают свет на беларуское национальное Сопротивление. Воспоминания требуют последующих пояснений и анализа (незначительная авторская корректура моя – А.Т.). Оценку же нижеизложенных фактов каждый читатель волен делать сам.

«Самой богатой деревней (надо думать на обслуживаемом М.Н.Хоменком участке, или же речь идет о всем Осиповичском районе) была д.Устиж. Деревня стояла за рекой в лесу. Туда не всегда и подъехать, да подойти то можно было. Там сохранились все мужики. Никто не был ни в армии, ни в партизанах. Почти каждый имел лошадь. Сеяли сколько хотели и жили на широкую ногу. Друг друга никто ни в чем не выдавал. У каждого было оружие. На колхоз они смотрели боком, думали, что он никогда тут восстановлен не будет. Я часто бывал в этой деревне и держал ухо востро. Оттуда я вывез не менее двух возов оружия разных систем. Начали восстанавливать колхоз – сутками длились собрания. Они на должность председателя выдвигали им угодного человека, что нам было крайне невыгодно Последнее собрание я проводил со вторым секретарем РК КП(б) Клизовичем и активистами с/Совета (Липеньского).

Избрали демобилизованного капитана члена партии Сеина, жена которого работала директором начальной школы. Казалось бы, кандидатура подходящая. Но эти деятели беспорядка скоро купили его. Немедленно выстроили председателю дом. Начали щедро угощать, и он пошел на их поводу, хотя в личном разговоре я его предупреждал.

С меня был большой спрос в помощи восстановления этого колхоза, носящего название «им. XVII партсъезда».

Всех имеющих лошадей под подписку я предупредил, чтобы лошадей сдали в колхоз. И ни в коем случае не сбывать. Но этого не случилось. Лошадей прятали в лесах и работали на них.

Вернулся из армии единственный человек, находившийся на фронте, Симанович Анатолий Иванович. После ранения был он слаб здоровьем. Я быстро подружился с ним. Он предупреждал о подстерегавших меня в деревне опасностях. Рассказал, как устижане хотели имитировать в моем присутствии драку, и когда я в нее вмешаюсь, то рассчитаться со мной.

Я поблагодарил его за предупреждение. Обошлось все хорошо. Лошадей мы изъяли и передали в другие колхозы, чтобы их не растащили. Еще больше затаилась на меня злоба.

В то время мне дали служебную, хорошо вымуштрованную лошадь по кличке «Машка». Я, бывший конник, быстро приручил ее к себе, кормил с рук, гладил, чистил, купал в реке. Умное животное на мой голос тянулось ко мне. Я подобрал на складе РОМ офицерское, с полной амуницией, седло. Выбрал облегченный офицерский клинок. Все до пряжки вычистил и, седлая лошадь, любовался удачно подобранной сбруей.

Конюх Дорофейчик подарил мне серебрянные шпоры. Носил я артиллерийское снаряжение, поэтому пистолет и клинок не обтягивали ремень. Когда я садился в седло, то наши сотрудники смотрели на меня с завистью. А верхом ездить, я умел хорошо всегда. Лошадь подо мною прямо плясала – просила повод. Проезжая по городу так, что подковы высекали искры, я привлекал к себе много зевак.

Тренированная лошадь не боялась выстрелов и взмахов клинка. Оружием я владел неплохо, и это знали мои враги.

Как-то раз, возвращаясь из д.Брицаловичи по лесной дороге, я сблудил и выехал на окраину д.Устиж со стороны железнодорожного полотна. Решил заехать к Толе. Моему приезду он и его старуха-мать были рады. Я с ними держался просто, рассказывал о событиях в районе: где и как живут колхозы, что приобрели. Толина мать приготовила хороший обед, поставила бутылку крепкого самогона, хотя и знала, что я не пью. Толя подкурил мед, да принес душистый сотовый мед.

Сели за стол. Старуха, не церемонясь, налила мне рюмку и положила туда мед. С упреком сказал: «Когда же ты, Мишка, станешь мужчино? Выпей, да кушайте. Небось ремень затянул на последнюю дырку?» Отказаться было неудобно, и я выпил. Начал закусывать. Приятное тепло стало разливаться разлилось по телу. Старуха влила мне такую же дозу. К удивлению, я не хмелел -. Выпил и вторую рюмку медовухи. Машка с ослабленными подпругами подкреплялась сухим клевером. Так мы просидели за столом долго. Отдохнув, полон бодрости, я поблагодарил хозяев за хлеб-соль и пошутил: «Мать, жени Толю, хватит ему холоститься, а невесту ему найду!»

— Я, — говорит, — ему давно говорю, что нужна в доме хозяйка, я уже старая, а он никак.

Оправив снаряжение, я подошел к лошади. Та начала головой тереться о мое плечо. Я знал, что она чего-то требует. Достал из колодца ведро воды и поднес к морде лошади. Она пила большими глотками. Гостеприимные хозяева наблюдали за лошадью и хвалили:

— Кякая она у тебя умная!
Затянув подпруги, я собрался в путь. Старуха, Анна Ивановна, вынесла мне плоскую бутылку полную меда. И шутя говорит:

— Ты, сукин кот, ездишь по свету, небось и молодой жены не видишь? На вот, завези ей от бабы Анюты медку, пусть подсластиться, а толк, наверное, с тебя невелик.

Я покраснел до ушей, не было чего сказать, так ка это была чиста правда. Завернул аккуратно бутылку в бумагу, сунул в карман, поблагодарил и вскочил в седло. Отдохнувшая Машка плясала, рвала повод, взбивая копытами пыль.

Выехав крупной рысью за село, я дал лошади повод. Машка крупным наметом понесла меня. На душе было радостно. Радость за те спокойные часы, проведенные у Толи. Незаметно проскакал сосновую поляну, где часто на скаку рубил направо и налево деревья, набивая руку в рубке. Осадив лошадь, переведя на мелкую рысь, я поехал над обрывом глубокого озера – Староречища. Слева был косогор и сломанный мостик с глубокой канавой. Был небольшой подъем. Дорога, со всеми ее изгибами, была знакома, и я ехал смело.

Вдруг, откуда-то справа, по мне ударила автоматная очередь. Пули, свиснув, подняли на песке пыль у самых Машкиных ног. Думать было некогда, и я без жалости дал ей шпоры. Горячая лошадь с ходу сделала несколько крупных прыжков. В это время у меня над головой прошла вторая длинная автоматная очередь. На скаку я свернул в лево, выхватил 14- зарядный бельгийский пистолет и сунул его до рукоятки под ремень. Стрелять не стал – подумал, а вдруг на кладках еще сидит с автоматом еще такой гаже гад. Ухлопают ни за понюшку табака!

Остановив и успокоил лошадь, я прислушался. Было тихо. Солнце на закате, теплый вечер. Меня лихорадило от злости. Как же проехать мне, минуя проклятые кладки? Мысль напряженно работала. Потом вспомнил, что недалеко братская могила погибших воинов и к ней от дороги проложена узенькая тропинка, но на выходе топкое озеро, по которому для перехода положены жерди. Я шагом направил лошадь туда, нашел тропу и повел по ней лошадь в поводе. Через топь положены были толстые ольховые жерди. По ним и нужно было провести лошадь. Я постоял на месте, погладил Машку по шее. Она же косила на меня глазами и терлась об меня, не зная, чего мешкает ее хозяин. Я почесал ее за ухом: «Ну, верная, не подведи!»

Сделав несколько шагов, лошадь оступилась на прогнувшейся жерди, всхрапнула, но я похлопал ее по шее и повел дальше. Так, шаг за шагом, мы прошли это чертово болото. Проверив подпруги, я вскочил в седло и пустил лошадь крупной рысью.

Утром я доложил начальнику райотдела милиции о случившемся. Он сказал:

— Не распускай слухов, а мы примем самые активные меры по розыску преступника.

У меня же не выходил из головы Костик Забавский, с него начинался гореть сыр бор, после того, как я изъял у его отца лошадь. Знал я, что у него имеется немецкий автомат. Но вот где он его прячет, этот отпрыск бандитской кодлы?!

До войны его дядя Устин возглавлял банду, грабил и убивал людей, но ушел от милиции и правосудия. Скрывался. В 1943 году, зимой, его поймали партизаны отряда Самсоника и расстреляли.

Начальник РОМ приказал получить мне ППС и при выезде в д.Устиж брать с собой. Я знал, что это не выход из положения, но автомат получил.

Мне не терпелось побывать в д.Устиж и поговорить с Толей, о том, знают ли там, что по мне стреляли? И заодно найти место засады. Лошадь я оставил в д.Липень, а сам с автоматом пошел пешком на место инцидента. До урочища «Барановка» я дошел быстро. Стал обшаривать кусты и скоро нашел место засады, организованное на толстой ели. У ствола дерева подобрал несколько автоматных патронных гильз. Потом залез на сук, на котором сидел преступник и сразу увидел, что когда он стрелял мне в спину, то ему мешали ветки дуба и ольхи, которые повисли, подрубленные пулями. Это то меня и спасло. Но почему он не стал стрелять по мне, когда я проезжал мимо в каких-то 10-15 шагах?

Скоро наш отделовский работник ББ (оперуполномоченный по борьбы с бандитизмом) капитан Макеев вышел на след Забавского и его нужно было брать.

Я и проводник розыскной собаки Сушко взялись за это дело. Начальник РОМ Мурзин предупредил меня, чтобы не натворил глупостей.

Забавского с оружием мы с Сушко взяли, когда он гнал по реке плот. Нарсуд вынес ему строгую меру наказания. После были осуждены его отец и бывший председатель колхоза Солодуха за антисоветскую агитацию и причиненное колхозу вредительство.

После этого злоумышленники, поджав хвосты, притихли. Колхоз «им. XVII партсъезда» начал набирать силу.

В начале 1950-го года я был переведен работать оперуполномоченным в уголовный розыск…».

В поисках правды

Перед тем, как приступить к анализу данных воспоминаний и связать их с вышеприведенными художественными и документальными источниками, необходимо привести сведения о некоторых имевших место в оккупированном гитлеровцами Минске и его окрестностях событиях.

Так, известно, что одним из направлений беларусского национального Сопротивления, (в отличие от коммунистического) было спасение обреченных на смерть евреев[40].

Имеются свидетельства и о сотрудничестве в 1941-1942 годах между минским коммунистическим подпольем, подпольем гетто и беларуским национальным Сопротивлением во главе с ксендзом Винцентом Годлевским в деле организации помощи партизанским отрядам, которые действовали на Юге Минского округа. Подпольщица Рахель Гроднер (бывшая уполномоченная Главлита по газетам «Звязда» и «Советская Белорусия», работала на немецком складе, добывала одежду, медикаменты, спирт, печатный шрифт, питание для радиоприемника, оружие и др. Это все помогал переправлять в лес белорус-полицейский (в другом варианте – беларус-возчик, который обеспечивал военную базу водой). Позже Р.Гроднер жалела, что 50% вывезенного забирали как плату за помощь «банды беларуских националистов» (на самом деле беларуские национально ориентированные партизанаы). Остальные 50% попадали как — будто в советскую партизанскую бригаду им.Кирова. Это сотрудничество протягивалось до осени 1942 года[41].

На юге Минской Минской области действовала в годы оккупация бригада им.»Кирова» т.н. Минской зоны, созданная только в октябре 1943 года. Надо думать, речь идет об одноименном отряде, который в последствии вошел в состав бригады. Его история такова.

В декабре 1941 года на базе патриотических групп г.Борисова был создан отряд Н.Ф.Калуцкого. В мае 1942 года в Бегомльском районе был организован отряд под командованием А.С.Бычкова. В августе 1942 года оба отряда вышли к линии фронта, где были включены в 1-ю Минскую бригаду, и в ее составе перешли в Червенский район. В декабре 1942 года эти отряды были объединены в отряд им.С.М.Кирова. Бригада же действовала в Червенском, Борисовском, Пуховичском и Руденском районах[42].

В связи с тем, что кировцы появились в районе Пухович и Руденска уже после того, когда, судя по всему, было прекращено сотрудничество различных подпольных организаций Минска, требуется уточнение к каким именно просоветским партизанам поступала минская «гуманитарка».

Что же касается остальных ее 50%, то не исключаю, что они поступали в «банды» Змитрока Куделки на Случчину и Устина Забавского — Осиповиччину.

Что касается первого фигуранта, то про него известно, что родом он был из д.Преснаки, тогда Слуцкого уезда, а теперь Копыльского района, в 1919 году партизанил против поляков, а после их ухода со Слутчины в 1920 году – против Советской власти. Был схвачен, осужден, отсидел 10 лет и на начало советско-германской войны находился в родной деревне. Когда осенью 1941 года бывшие красноармейцы из числа окруженцев стали организовываться в банды и грабить местный люд, организовал из своих сыновей (и надо думать односельчан) отряд самообороны, который давал вооруженный отпор и этим т.н. «партизанам-куферочникам» (не в обиду будет сказано настоящим боевым партизанам), и не пускал к себе представителей гитлеровской оккупационной администрации. Только в 1943 году подчиненным разведгруппами НКВД и разведотдела Западного Фронта местным «партизанам-куферочникам» удалось ликвидировать Змитрока Куделку где-то в Старосельском (соседняя с Преснаками деревня) саду. Как-будто по этому поводу ими была издана соответствующая листовка. Есть сведения, что Куделка настолько был костью в горле местных красных «партизан», что, схватив его, они выкололи ему глаза, а в живот насыпали земли[43].

Теперь возвратимся к личности Устина Забавского. Для этого придется проанализировать вышеприведенные воспоминания милиционера Хоменка и показать, что в них не соответствует действительности.

В частности, Хоменок утверждает, что никто из деревни Устиж не был ни в партизанах, ни в действующей Красной Армии, однако этому противоречат данные из книги «Памяць. Асiповiцкi раен».

Всего среди погибших там перечислены 2 партизана, 12 мирных жителей[44], а также 8 погибших и 9 пропавших без вести бойцов Красной Армии[45] из числа устижан. Т.е.31 человек. Во время оккупации деревня была также сожжена гитлеровским карательным отрядом[46].

Сведения из районной книги «Памяць» противоречат же и утверждению Хоменка о том, что после освобождения деревни частями Красной Армии, в Устиже не был восстановлен колхоз. Читаем:

— Ольховик Федос Павлович, родился в 1894 году в д.Устиж Осиповицкого района, Бригадир колхоза. Проживал в д.Устиж. Репрессирован 31.1.1945. Реабилитирован 14.8.1945[47].

А вот данные по отцу Костика Забавского и брату Устина Забавского.

— Забавский Александр Васильевич, родился в 1892 году в д.Устиж Осиповичского района, где и проживал. Колхозник. Репрессирован 21.12.1950. Реабилитирован 14.6.1955[48].

В противовес же утверждению Хоменка о бандитизме Устина Забавского хочу привести четыре архивных документа из книги «Памяць.Асiповiцкi раен» и один из книги «Памяць. Пухавiцкi раен», где речь как раз-таки идет о бандитизме советских партизан.

Постановления Осиповичского подпольного райкома КП(б)Б о фактах неправильного проведения обысков и фактов мародерства, а также неправильного расстрела отдельных граждан от 3 ноября 1942г.


Подпольный комитет Осиповичского РК КП(б)Б отмечает, что за последнее время участились случаи неправильного проведения обысков у мирного населения и изъятия отдельных вещей. Так, например, будучи на задании группа из 210 Красного партизанского отряда под руководством политрука 2 роты Глотова провела незаконный обыск у гражданина Ивашкевича Иосифа, при обыске были изъяты 3 теплых платка, простыней 2, свитер и др.вещи, в то время как гражданин Ивашкевич является вполне советским человеком.

Незаконные обыски проводит десантная группа под командованием т.Шарова, который занимается взломом замков, выжиганием порохом пчел. На пос. Гродянка прибыли партизаны из группы Шарова к гражданину Сорокину, взяли кабана у него и за то, что последний не давал взять кабана, был расстрелян, что является незаконным. За десантной группой наблюдается систематическое пьянство, собираемый хлеб в деревнях частью расходуется на водку.

Подпольный комитет Осиповичского РК КП(б)Б ПОСТАНОВЛЯЕТ:

1. Запретить всякое незаконное проведение обысков у граждан.

2. Обязать всех командиров и комиссаров отрядов принять все меры к тому, чтобы в дальнейшем ни в коем случае не допускалось проведение незаконных обысков и мародерство.

3. Принять к сведению заявление командира 210 Красного партизанского отряда т.Сумченко о том, что виновные в незаконном проведении обысков, мародерстве привлечены к ответственности и что по этому вопросу издан специальный приказ.

4. Вопрос о командире десантной группы Шарове поставить перед уполномоченным ЦК КП(б)Б о привлечении его к самой строжайшей ответственности, т.к. Шаров неоднократно предупреждался по этому вопросу.

5. Довести до сведения уполномоченного ЦК КП(б)Б о том, что также незаконно расстрелян агент 210 Красного партизанского отряда Бродский начальником разведки т.Бах из десантной группы под командованием т.Овод, а также незаконно расстреляны граждане из д.Калеина группой Сахарова из 208 Краснопартизанского отряда, как-то граждане Жук Валентий, Жук Александр, Кароль Василий и Трус Константин Павлович/.

Просить межрайонный комитет КП(б)Б утвердить настоящее решение.

Секретарь Осиповичского подпольного РК КП(б)Б Голант[49].

Из Решения уполномоченного ЦК КП(б)Б по Могилевской области И.М.Кардовича в связи с фактами незаконных расстрелов партизанами граждан в Осиповичском районе от 8 февраля 1943 г.


Установлен ряд случаев, когда отдельные лица, в порядке сведения личных счетов, сообщают партизанским отрядам о том, что тот или иной гражданин является немецким шпионом. Отряды и их особоуполномоченные, вместо детальной проверки фактов и объективного разбора подобных заявлений, зачастую допросят самого заявителя и еще одного-двух свидетелей, по указанию заявителя, и это считают достаточным материалом для привлечения к ответственности – расстрелу.

Вследствие такого подхода Н-ский партизанский отряд в январе-месяце 1943 года расстрелял родственников одного из командиров партизанского отряда, которые работали на пользу партизан, а не немцев.
Более того, установлены случаи, когда отдельные партизанские отряды ловят лиц, посланных в учреждения и организации противника партийными организациями по их заданию для работы в пользу партизан, считая их немецкими шпионами, и последних расстреливают.

Подобная практика может быть выгодна больше для немецкого фашизма и его гестапо. В целях изжития указанных и других серьезных недостатков, установления соответственного централизованного надзора в этом деле…

Уполномоченный ЦК КП(б)Б Белоруссии по Могилевской области Кардович[50].

Из доклада на 1-й подпольной партийной конференции Осиповичского района, проводившейся 20 апреля 1943г. в том числе можно узнать, что:

«…К сожалению, нередки случаи, когда некоторые наши партизаны в отношении населения допускают факты грубого отношения, мародерства и даже применения физического воздействия и расстрела. Например, партизаны из отряда 211 – Климович М.И. и Суровец К.Ф. в конце марта 1943 года, будучи в дер.Заельник, захотели меду. Для этого они сами полезли за медом, подожгли ульи. От ульев загорелась изба, а от нее еще 4 двора.

В этой же деревне эти «партизаны» девушку Миронович Надежду Ивановну убили только за то, что ее брат служит в полиции. За все это они были «наказаны» командованием отряда на 5 суток ареста…» [51].

Из постановления Осиповичского подпольного райкома КП(б)Б о фактах ненормальных взаимоотношений партизан с мирными жителями от 6 августа 1943г.

Главной основой партизанского движения является правильное взаимоотношение с населением. Об этом указывалось в решениях ЦК КП(б)Б, обкома партии и неоднократно разъяснялось райкомом партии.

Несмотря на все эти указания об улучшении взаимоотношений с населением, многие, и даже командиры допускают по отношению к населению всевозможные грубости, мародерства, самовольные обыски и изъятия. Не редки случаи, когда у крестьян берут коров, лошадей, не учитывая ни хозяйственного, ни семейного положения крестьянина, без учета политической благонадежности того или иного крестьянина. Означенные выше безобразия чаше всего допускают группы, посылаемые из отрядов на выполнение различных боевых и хозяйственных заданий. Пользуясь положением самостоятельности, во время, данное им для выполнения задания, а также отсутствием контроля со стороны командования, эти группы во многих случаях допускают по отношению к населению всевозможные безобразия.

Недопустимо безобразно в некоторых отрядах подходят к вопросу роста отрядов. Вместо политико-воспитательной, кропотливой разъяснительной работы с каждым вступающим в отряд с тем, чтобы он был действительным патриотом нашей Родины, готовым на всякие жертвы и трудности партизанской жизни, стремящимся беспощадно мстить ненавистным фашистам, многие командиры и политработники партизанских отрядов санкционируют поголовный набор в партизанские отряды, не считаясь ни с желанием, ни семейным положением, ни с физическим состоянием забираемого в отряд гражданина.

Санкционирование командирами и политработниками поголовного набора в партизанские отряды свидетельствует о непонимании ими указаний тов.Сталина и ЦК партии о развертывании партизанского движения как движения высоко патриотического, действительно народного.

В результате этого в некоторых партизанских отрядах вместо политически здорового роста наблюдается рост за счет людей совершенно недостаточно проверенных и неблагонадежных. В силу чего многих вновь прибывающих приходится в лучшем случае отпускать из отряда по многосемейности или по физическим недостаткам (21, 211 п/о), а в худшем случае часть из нового пополнения сами удирают из отрядов и идут уже не домой, а полицию, или комендатуру, как это получилось в отрядах 210 – 3 чел., 211 – 2 чел., 215 – один чел. Уйдя из отряда, эти люди выдают месторасположение и состояние лагерей отрядов, физически ставят отряды в серьезную опасность.

Наличие фактов мародерства, пьянства, самовольных обысков и изъятий, поголовной «мобилизации» населения в отряды – являются серьезной угрозой нормальным взаимоотношений партизан с населением, создают вражду против партизан со стороны населения, создают почву для наших врагов характеризовать партизанское движение как враждебное народу…

Секретарь Осиповичского подпольного РК КП(б)Б Войтенков[52].

14 апреля 1943г. «партизаны» п/о «им.Кутузова» 2-й Минской п/б под командованием Израэля Лапидуса совершили фашистскую расправу над ни в чем не повинными мирными жителями шляхецкого застенка Дражно Стародорожского района Могилевской области, который также находится в рассматриваемом условном районе. Застенок «партизаны» сожгли, убив 25 человек мирных жителе, и в том числе 15 женщин и детей. По возвращению на базу командир отряда отчитался об уничтожении полицейского гарнизона, располагавшегося в другом, крестьянском, конце деревни[53].



Фото: «партизаны» из отряда «им.Кутузова» 2-й Минской п/б. Во 2-м ряду в центре сидит командир отряда Израэль Лапидус

А 26 мая 1943 года был издан Приказ №87 по 2-й Минской бригаде о поведении партизан в населенных пунктах.

1. Всякие заготовки в Руденском районе прекратить.

2. Мародерство, которое наблюдалось:

а) вымогательство самогона

б) обыск в хатах, сундуках категорически запрещаю. К виновным будут приняты самые строгие меры, вплоть до расстрела.

3. Группы, которые направляются в Руденский район, а именно:

а) на подрыв жел.дороги

б) по вооружению

в) за людьми

должны при отправке инструктироваться как себя вести в командировках и особенно в данном районе. В группах должны быть люди, как от парторганизаций так и по линии О.О. НКВД, которые отвечают за поведение групп.

За нарушение приказа командир и комиссар отвечают наравне с виновными.

Приказ проработать со всем личным составом отрядов и периодически, один раз в неделю, проверять.

Комбриг Иванов
Комиссар Чапаев
Пом.нач.штаба Мазаник[54].

Как видит читатель, некоторые «просоветские» партизанские отряды, действовавшие в рассматриваемом регионе, больше занимались откровенным бандитизмом, чем борьбой с оккупантами и защитой от них мирного населения. Поэтому есть все основания скептически относится и к утверждению милиционера Хоменка, о том, что Устин Забавский был бандитом (Да и знал он об этом от третьих лиц). Опять же относительно низкие потери из числа мирных жителей за годы войны на 207 жителей по данным на предвоенный 1940 год[55], в сравнении с другими деревнями Осиповичского района, может говорить и за то, что именно здесь и базировался отряд «батьки Рудольфа» — Устина Забавского и он, в основном выполнял функции отряда сельской самообороны как от немцев и коллаборационистов, так и от «просоветских» партизан. И с этим справлялся довольно эффективно, т.к. гибель мирных жителей деревни приходится на 1943-1944гг., т.е. на время, когда «батька Рудольф» был уже мертв.

Что же касается ликвидации атамана отрядом Самсоника, то хочу поделиться своими соображениями.

309-й отдельный отряд им.С.М.Кирова был организован в январе 1943 года на базе группы М.П.Самсоника — С.П.Багрова. Сначала действовал самостоятельно в Осиповичском и Кировском районах. 16 ноября 1943 года распоряжением БШПД подчинен Осиповичской военно-оперативной группе. На день соединения с частями Красной Армии, 28 июня 1944 года отряд насчитывал 202 партизана.

Из них: мужчин-174; женщин-28; белорусов-182, русских-8, украинцев-7, других нац.-5; членов ВКП(б)-7, кандидатов-16; членов ВЛКСМ-24; беспартийных-155 человек. Командир отряда – Самсоник Михаил Петрович; комиссар-Багров Сергей Петрович; начальник штаба-Кревчик Михаил Иванович[56].



По сравнению с остальными партизанскими отрядами Осиповичской ВОГ(военно-оперативной группы) соотношение местных беларусов ко всем остальным национальностям у кировцев самое большое, так же, как и абсолютно подавляющее соотношение беспартийных к партийным[57], что было совершенно не характерно для отрядов, создававшихся на основе бывших окруженцев-приписников и засланных из-за линии фронта разведывательно-диверсионных групп штаба Западного Фронта, НКГБ и инициативных групп ЦШПД и БШПД, а также тех отрядов и бригад, в которых в значительном количестве присутствовали бывшие солдаты, и офицеры РОА, РОНА, РННА и других вооруженных коллаборационистских формирований, в основном создававшихся гитлеровцами из числа военнопленных Красной Армии.

Справка

Самсоник Михаил Петрович родился в 1908 году в деревне Вязычин Осиповичского района Бобруйской области. С 1930 по 1933 год служил в Красной Армии. С 1933 по 1940 годы – председатель колхоза «Коммунар». В 1940 году – инструктор районного комитета ВКП(б). В начале 1941 года выбран председателем колхоза имени И.В. Сталина. После начала советско-германской войны окончил разведшколу. Провёл десятки диверсионных актов. Они зафиксированы в сохранившемся личном деле, в котором записано, что старший сержант Михаил Петрович Самсоник являлся секретным сотрудником военной разведки и имел оперативный псевдоним «Председатель». Разведгруппа «Председателя» в тылу противника находилась с 1942 по 1944 годы. Сначала работала на разведотдел Брянского, затем Западного, потом 2-го Белорусского Фронтов. Командир группы: в январе 1942 году младший политрук запаса, звание младшего лейтенанта получил только в начале 1944 года, но уже через 3 месяца был старшим лейтенантом, в июле 1944 года стал капитаном. Его семью только в начале 1944 года смогли вывезти в район, контролируемый партизанами, а воевал по сути в родных местах, даже штурмом брал родной дом в деревне, громя гарнизон немцев. После изгнания гитлеровских оккупантов из Беларуси направлен на восстановление народного хозяйства БССР, исключен из списков РККА[58].

Д.Устиж находится в районе пограничья Осиповичского, Бобруйского, Кировского и Кличевского районов, т.е. в том же условном районе, где действовала и разведывательно-диверсионная группа Самсоника — Багрова В одном же своем исследовании я на пример партизанского отряда Семена Сысоева (в последствии «им.Ворошилова п/б «им.Щорса, организованного в Крупском районе на границе с Борисовским, показал как на практике, как порой происходило подчинение местных «зеленых» отрядов пришлыми командирами разведывательно-диверсионных групп штаба Западного фронта Красной Армии и НКГБ[59].

Т.е., вполне вероятно, что примерно также дело обстояло и с отрядом Устина Забавского, которого могли скомпрометировать перед собственными бойцами, например, выдав за немецкого агента (что на 1941 год, тем не менее, могло соответствовать действительности и о чем пойдет речь ниже) и расстреляли, подчинив себе его отряд в январе 1943 года. За это может говорить и вышеуказанный факт, а именно, что даже на момент соединения с частями Красной Армии летом 1944 года 309-й отдельный отряд на ¾ состоял из беспартийных. Опять же с большего он состоял из местных беларусов, а не из окруженцев-приписников — бывших красноармейцев разных национальностей, оказавшихся летом 1941 года на оккупированной гитлеровскими войсками территории республики.

А вот с немецкой военной разведкой (а не гестапо, как пишет в отношении «батьки Рудольфа» своей повести Борис Микулич) атаман Забавский вполне мог иметь контакты как минимум на лето 1941 года. И вот мои размышления на эту тему.

Следы абвера

В одной из своих исследовательских работ «ЗАГАДКИ ЧЕРВЕНЬСКОЙ ТРАГЕДИИ/ год 1941-й. «Эвакуация» тюрем»[60] я провел собственное расследование обстрела в ночь с 26 на 27 июня 1941 года группой неизвестных в районе райцентра Червень конвоиров из НКВД, сопровождавших обреченные на смерть жертвы необоснованных массовых коммунистических репрессий из числа заключенных Каунасской, Минской и Червеньской тюрем.

Я тогда высказал мысль, которую обосновывал имевшимися в моем распоряжении источниками, что это могла сделать какая-то местная антисоветская повстанческая группа, или отряд. Организаторами, или активизаторами их деятельности могли выступать засланные немцами на советскую территорию беларуские диверсанты из числа 1-го беларуского штурмового взвода, который проходил по линии абвера.

Соорганизатором такого отряда, который обстрелял охрану узников Минской тюрьмы, мог быть и Никифор Онуфриевич Метельский, бывший участник тайной антисоветской организации 1920-х годов на Слутчине, возглавляемой Юркой Листопадом. Отсидев срок в сталинских лагерях, Н.О.Метельский учительствовал в д.Цитва Руденского (ныне Пуховичского) района, который граничит с Червеньским. Во время немецкой оккупации (1941-1944гг.) он станет активистом национального движения в районе, т.к. еще с 1920-х считал необходим организацию беларуских военных формирований, а также, в конце концов, создание национального правительства[61]. Никифор Метельский мог быть членом местной ячейки Беларуской Независимой Партии(БНП), «третей силы» в оккупированной немцами Беларуси и организатором местных партизанских отрядов антинацистской и антикоммунистической направленности[62].



Попав по делу «контрреволюционной нацдемовской организации «листопадовцев» в разработку особого отдела 2-й Минской партизанской бригады (командир С.Иванов), той самой, отряд «им.Кутузова» которой в апреле 1943г. учинил нацистскую резню над ни в чем ни повинным мирным населением в д.Дражно Стародорожского района[63],

Н.О.Метельский был схвачен партизанами. Особисты обвинили его в возвращении к контрреволюционной деятельности и в связях с бывшими «листопадовцами». В частности, Метельский восстановил связи с бывшими “листопадовцами” Никалаем Казаком и Михаилом Макареней, “с целью активизации нацдемовской контрреволюционной деятельности, направленной против советской власти и большевизма”. В ходе допроса никого из своих товарищей он не выдал и 06.04.1943г. в районе Руденска был расстрелян[64].

Т.е. сама собой напрашивается мысль о том, что обстрелять летом 1941-го под Червенем конвой войск НКВД, с целью спасти их обреченные на смерть жертвы, могли и хлопцы Устина Васильевича Забавского из соседнего с Червеньским Осиповичского района, который действительно тогда мог иметь контакты с немецкой военной разведкой. Другое дело, что многие члены подпольной БНП (Беларуская Независимая Партия), третьей силы в оккупированной гитлеровскими войсками Беларуси, также имели контакты с немецкими спецслужбами, и использовали их в своих целях.

А вот если бы отряд «батьки Рудольфа» — Устина Забавского в действительности был лжепартизанским, как пишет в своем художественном произведении Борис Микулич, то по моему стойкому убеждению факт этот давно бы взяли на вооружение и советские, и нынешние отечественные историографы Второй Мировой войны.

Опять же известно, что некоторые бывшие диверсанты 1-го беларуского штурмового взвода пошли на службу в Минскую беларускую полицию[65]. И уж не через них ли осуществлялись контакты Минского центра беларуского национального Сопротивления с отрядом Устина Забавского?

Что же касается приписываемого Борисом Микуличем «Батьке Рудольфу» уголовного прошлого, то не исключаю, что его прототип был раскулачен и выслан на Север в административном порядке, после чего бежал на родину и стал на путь криминала и вооруженной борьбы с советской властью. Подобный красноречивый пример я привел в своей исследовательской работе «Эпопея «кулацкого» атамана Холодинского», действовавшего в 1930-х годах на территории Смолевичского района Минщины[66].

Опять же, следует иметь в виду еще и тот факт, что деревня Устиж находится в регионе, где в 1920-е (до 1928 года) советская власть вела затяжную борьбу с многочисленными антисоветскими и анархиствующими отрядами и группами (смотреть мою статью «АТАМАНЫ СВИСЛОЧСКОГО КРАЯ/ или Довоенные предшественники послевоенного атаман-антисоветчика Александра Аношко и др.»[67]), а население региона в 1920—1930-х (да и в 1940-нач.1950-х тоже, о чем можно найти сведения в районных книгах «Пямяць) без конца репрессировали по надуманным «Делам» (смотреть мою статью «ПРЕДПОСЫЛКИ МАССОВЫХ КОММУНИСТИЧЕСКИХ РЕПРЕССИЙ 1920/30-х / регион МАЛОЕ ПОЛЕСЬЕ / треугольник пограничья Минской, Витебской и Могилевской областей и близлежащие районы»[68], что в годы гитлеровской оккупации Беларуси, вкупе с преступлениями советских партизан (смотреть мою исследовательскую работу «Как преступления советских партизан рождали коллаборационизм и послевоенное антисоветское вооруженное сопротивление на востоке Беларуси»[69], подталкивало многих местных беларусов активно вступать в БСА и БКО (смотреть мою исследовательскую работу «ЧЕРЕЗ КОЛЛАБОРАЦИЮ К ПАРТИЗАНЩИНЕ. БЕЛАРУСЫ. 1941-1943гг. / Минский и Борисовский округа»[70], («ЗАБЫТЫЙ ПРИЗЫВ 1944 — го /Беларуская Краевая Оборона и Вспомогательная служба добровольных помощников Люфтваффе/ Минский округ»)[71], а в послевоенный период еще долго не слагать оружие, обращенное в сторону Советской власти (смотреть мою исследовательскую работу «ЛИКВИДАЦИЯ ПО-БЕЛАРУСКИ /Историко-криминологическое исследование/ Часть I. Страсти вокруг атамана — антисоветчика Александра Аношко»)[72].

Эпопея с ротой Минского батальона КБС (Корпуса беларуской самообороны)

Имеются сведения и о том, что в рассматриваемом регионе действовал еще как минимум один национально ориентированный партизанский отряд.

Бывший начальник Белорусского штаба партизанского движения Петр Захарович Калинин в своих известных мемуарах «Партизанская республика» приводит случай с минским батальоном «самообороны». С его слов, «после двухмесячной боевой подготовки минский военный комендант приказал отправить одну из рот батальона в район Пинска: пусть, мол, воюет там с партизанами. Для сопровождения «самооборонцев» выделили десятка два гитлеровцев. «Самооборонцы» шли медленно, не торопясь, часто отдыхали, а на одном из привалов, километрах в сорока от Минска, они перебили сопровождавших их гестаповцев и разбежались – кто домой, кто к партизанам»[73].

Согласно источника, инцидент с „самооборонцами“ произошел в 40 км от Минска, и это некоторым образом согласуется с воспоминаниями командира спецгруппы НКВД «Местные» С.А.Ваупшасова, действовавшей на то время на юге Минской области. Последний в своих мемуарах утверждает, что 19 января 1943г. начальник штаба КБС (БСА) бывший майор Красной Армии некто майор Евгений организовал переход на сторону советских партизан подразделения самообороны в количестве 55 человек во главе с офицером в местечке Дукора нынешнего Пуховичского района. Причем бывшие самооборонцы, по данным чекиста, добровольно влились в ряды «народных мстителей»[74].

А Дукора как раз и находиться на расстоянии 40 км от Минска!

Анализируя информацию из мемуаров П.З.Калинина и С.А.Ваупшасова, можно сделать вывод, что какая-то часть бывших самооборонцев роты минского батальона КБС, отправленной в район Пинска, перейдя на нелегальное положение, могла влиться в ряды национально ориентированных партизанских отрядов, о которых и идет речь в свидетельствах минской подпольщицы Рахель Гроднер[75],

За это же говорит и архивный документ о белорусском национальном партизанском движении в годы Второй мировой войны, который нашелся в архиве Гарвардского университета[76]. Он доступен в интернете по следующей ссылке: pds.lib.harvard.edu/pds/view/5433489?n=1&printThumbnails=no.

Это интервью с бывшим белорусским партизаном, имя и фамилия которого неизвестны (отсутствуют первые две страницы документа). Он родился в 1925 году. В 1933-м был раскулачен его отец, который впоследствии умер в заключении. В лес молодой человек пошел в начале 1943 года. Он успел послужить, вероятно, в Белорусской самообороне (Беларускай самаахове, БСА) или в полиции, в документе же ошибочно упоминается Белорусская крайовая оборона (Беларуская краёвая абарона, БКА), созданная в 1944 г. Уход был организованным, часть единомышленников специально оставили в подразделении. В 1943-1944 гг. парень сражался в национальном отряде против немецких оккупантов, а после лета 1944-го — против советской власти.

Судя по всему бывший беларуский партизан ушел в лес именно из Минской роты КБС в январе 1943г.

Путаницу в дело повернувших в районе Дукоры свое оружие в сторону оккупантов самооборонцев из Минской роты КБС вносит и другой имевший место накануне этого факт, описанный в мемуарах Федора Афанасьевича Бачило, на время рассматриваемых событий бойца партизанского отряда «им.Ворошилова» 2-й Минской партизанской бригады.

Предоставим слово очевидцу и непосредственному участнику рассматриваемых событий:

«В Дукоре стоял гитлеровский гарнизон. В нем было до 70 «самаахоуцау». Сила немалая, если учесть, что гарнизон был хорошо вооружен. В лоб его взять не просто. Да и много безвинных людей погибнет. А что их там большинство – мы не сомневались. «Самаахоуцы» охраняли мост через Свислоч.

Думали – гадали и остановились на простом, хотя и рискованном варианте. Командир отряда Сорока и начальник штаба Дубинин дали указание разведчикам через связных в Дукоре поискать контакта с полицейскими, «самаахоуцами» гарнизона. Такой контакт вскоре был налажен. На встречу с ними пошел Владимир Балкунов. Обговорили все в деталях.

16(согласно другого источника 17[77]) января 1943 года Володя Балкунов переоделся в полицейскую форму. Он должен был сыграть роль инспектора полиции, который приехал на инструктаж…

С двумя партизанами, тоже переодетыми в полицейскую форму, на легких санках он подкатил к Дукоре. Их пропустили. Сюда же поступило сообщение, что в гарнизон следует начальство. А кое-кто и знал, что это за начальство. Среди полицейских и «самаахоуцау» были такие, которых загнали сюда насильно, и они ждали случая, чтобы перейти к партизанам. С ними уже были встречи, договорились, как обезвредить наиболее рьяных служак фашистов…».


Последних собрали в одно помещение и в ходе начавшегося застолья разоружили.

«В этой операции мы взяли трофеи: один миномет, 4 пулемета, 72 винтовки… 8 прихвостней фашистов, повинных в смерти советских патриотов, получили по заслугам. А «самаахоуцы» с партизанами отправились в лагерь»[78].

В силу приведенных выше архивных документов, и несоответствия ряда приведенных же партизанских документов и мемуарных утверждений действительности, имеются все основания сомневаться в том, что все бывшие дукорские «самаахоуцы» стали именно красными, а не национально ориентированными партизанами, многих из которых в документации советского партизанского движения, судя по всему, отнесены к категории т.н. „зеленых“, „зеленовцев“, „зеленоармейцев“[79].

P.S.

Имеются веские основания полагать, что имелась прямая связь между бобруйским и березинским национально-патриотическим подпольем через руководителя первой художественной студии Бобруйска (1934 — 1940 гг.), художника–патриота Евгения Александровича Ярмолкевича — Your text to link...[80].

P.P.S.

Если же говорить за юг современной Минской области, куда, согласно вышеприведенным воспоминаниям минской подпольщицы Рахель Гроднер поступали добытые подпольщиками одежда, медикаменты, спирт, печатный шрифт, питание для радиоприемника, оружие и др.[81], то лично мне далеко не все ясно с деятельностью подпольного антифашистского комитета «Смерть фашизму», действовавшего в Дзержинске с августа 1941 по октябрь 1942гг.[82]

Тщательного исследования требует и факт ликвидации в начале 1943 года советскими партизанами из бригады «им.И.В.Сталина» неизвестного вооруженного формирования, о чем бывший комиссар партизанского отряда, а потом бригады Алексей Георгиевич Мурашов в своих мемуарах пишет, что:

«В Ивенецком районе стала появляться банда, которая грабила местное население, выдавая себя за партизан. Мы поручили комсомольцу Захару Бойко собрать 100 добровольцев и „выяснить отношения“ с бандитами. У деревни Адамки партизаны уничтожили их»[83].

В данной же исследовательской работе я лишь наметил направления тематического исторического поиска, как для себя самого, так и для тех специалистов и энтузиастов, которые пожелают их продолжить. Многие из моих обоснованных версий ждут новых же документальных и устных свидетельств. Так что впереди еще большая поисковая и историко-реконструкторская работа.

Ссылки:

[1]https://bramaby.com/ls/blog/history/4855.html.
[2]https://bramaby.com/ls/blog/history/4000.html.
[3]Борис Микулич. Стойкость. Прощание. Трудная година/ библиотека беларуской повести/ Изд. «Мастацкая Лiтаратура». Мн. С.345-349.
[4]Там же. С.285.
[5]Там же. С.286.
[6]https://ru.wikipedia.org/wiki/Бобруйская_область.
[7]Борис Микулич.Там же. С.270.
[8]Там же. С.243.
[9]Там же. С.276-277.
[10]Там же. С.282-283.
[11]Там же. С.296-299.
[12]Там же. С.302-303.
[13]Там же. С.303-306, 309.
[14]Там же. С.309-310.
[15]Там же. С.335-336.
[16]Там же. С.338.
[17]http://www.memorial.krsk.ru/Public/00/20070830.htm.
[18]http://www.grahouski.org/biography.htm.
[19]Борис Микулич.Там же. С.300, 307.
[20]Сергей Чушев. Проклятые солдаты/ Предатели на стороне III Рейха/ М. «Яуза» «Эксмо». 2004. С.267-271.
[21]Там же. С.268.
[22]Борис Микулич. Там же. С.271.
[23]Партизанские формирования Белоруссии в годы Великой Отечественной войны /июнь 1941 -июль 1944/. Мн. «Беларусь». 1983. С.587-588.
[24]Ливенцов В. Партизанский край. Изд.»Беларусь». Мн. 1969. С.133-134.
[25]http://knowledge.allbest.ru/history/3c0b65635a2ad68b5d43a89521206d36_0.html.
[26]Ливенцов В. Там же. С.390-391.
[27]Парсаданов В.Ш. История моей жизни/ Издано к 100-летию со дня рождения/ Юобруйск. 2017.С.55-58.
[28]Всенародное партизанское движение в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Документы и материалы. Т.1/июнь 1941-ноябрь 1942/ Изд. «Беларусь». Мн. 1967. С.371-372.
[29]Парсаданов В.Ш. Там же. С.61-64.
[30]Сергей Чуев. Проклятые солдаты. Предатели на стороне III Рейха. М. „Яуза“ „Эксмо“, 2004. С.260.
[31]Там же. С. 262.
[32]Леонид Плоткин. Могилев: фото из прошлого. Казнь патриотов-подпольщиков — masheka.by/history_mogilev/mogilev_war/1529-mogilev-foto-iz-proshlogo-kazn-patriotov-podpolschikov.html.
[33]Еременко А.И. В начале войны. М.: Нaука, 1965. гл. 4. «Героический Могилев»? C.; Быстров В.Е. Герои подполья. Выпуск первый, со ссылкой на «Солдатами были все». Сборник воспоминаний. Минск, 1969, стр. 241–242.
[34]NARA T175 R235 fr. 4265-4266.
[35]Там же.
[36]Соловьев А.К. Они действовали под разными псевдонимами. Мн. „Навука i тэхнiка“. 1994. С.196.
[37]Бабаевский Н.П. На земле белорусской /Воспоминания разведчика/. Мн. Центр специальных полиграфических средств КГБ Республики Беларусь. 1999/2000. С.22-23.
[38]Там же. С.126-127.
[39]Анатолий Шарков. Были ли перегибы в работе партизанских судов и трибуналов. Маяк Прыдняпроуя. 08.05.2012г. – www.bykhov.by/?p=46771.
[40]Самсонау К. Удзел беларускага нацыянальнага Супрацiву у ратаваннi габрэяу зь менскага гета у 1941-1942 гг. Беларускi Рэзыстанс, №1(6)/2009. С.30-37; kamunikat.org/halounaja.html?pubid=12493; Зеленский В. В одном строю. Мн. «Беларусь». 1980. С.52; www.netzulim.org/R/OrgR/Articles/Stories/Khelmer06.html; www.netzum.org/R/Divisions/Ashdod/Testimonies/409-Gusik.pdf;
bramaby.com/ls/blog/history/4855.html.
[41]Самсонау К. Там же. С.33-34; kamunikat.org/halounaja.html?pubid=12493.
[42]Партизанские формирования Белоруссии в годы Великой Отечественной войны /июнь 1941 -июль 1944/. С.506-507.
[43]http://nn.by/?c=ar&i=107413.
[44]Памяць. Асiповiцкi раен. Мн. БЕЛТА. 2002. С.436-437.
[45]Там же. С.531.
[46]Там же. С.708.
[47]Там же. С.141.
[48]Там же. С.156.
[49]Там же. С.227-228; НАРБ. Ф.1350. Оп.1. Д.150. Л.6-7.
[50]Там же. С.228-229; НАРБ. Ф.1350. Оп.1. Д.150. Л.34
[51]Там же. С.233. НАРБ. Ф.1350. Оп.1. Д.153. Л.8-14.
[52]Там же. С.235-236; НАРБ. Ф.1350. Оп.1. Д.150. Л.94-94об.
[53]Кроу i попел Дражна. Мн. Вдавец В.Хурсiк, Выд.2. 2006. 116 с., iл.
[54]Памяць. Пухавiцкi раен. Мн. «Беларусь». 2003. С.290; НАРБ. Ф.4. Оп.33а. Д.267. Л.172.
[55]Памяць. Асiповiцкi раен. С.708.
[56]Партизанские формирования Белоруссии в годы Великой Отечественной войны /июнь 1941 -июль 1944/. С.559.
[57]Там же. С.553-559.
[58]https://faleristika.info/?p=3254/;
profilib.com/chtenie/145315/vladimir-lota-taynye-operatsii-vtoroy-mirovoy-kniga-o-voennoy-razvedke-1944-god-57.php.
[59]https://bramaby.com/ls/blog/history/6553.html.
[60]https://bramaby.com/ls/blog/history/4005.html.
[61]НАРБ. Ф. 3500. Оп.2. Д.46. Л. 96; Там же. Д.51. Л.31; Ерш С. «Лепш я загiну, але iншых ня выдам…». VERITAS /Бюлетэнь БГА «Ветэраны Адраджэньня». №1 за 2003г.; Арлоу У. Iмены свабоды. Радые Свабодная Эуропа/Радые Свабода/, 2007, С.270-271.
[62]Там же;
www.istpravda.ru/bel/research/11264/; www.istpravda.ru/bel/research/11265/.
[63]Кроу i попел Дражна. Мн. Вдавец В.Хурсiк, Выд.2. 2006. 116 с. iл.
[64]НАРБ. Ф. 3500. Оп.2. Д.46. Л. 96; Там же. Д.51. Л.31; Ерш С. «Лепш я загiну, але iншых ня выдам…». VERITAS /Бюлетэнь БГА «Ветэраны Адраджэньня». №1 за 2003г.; Арлоу У. Iмены свабоды. Радые Свабодная Эуропа/Радые Свабода/, 2007, С.270-271.
[65]http://www.jivebelarus.net/history/new-history/first-belarus-comandos.html.
[66]https://bramaby.com/ls/blog/history/4033.html.
[67]https://bramaby.com/ls/blog/history/4008.html.
[68]https://bramaby.com/ls/blog/history/4086.html.
[69]https://bramaby.com/ls/blog/history/5983.html.
[70]https://bramaby.com/ls/blog/history/4077.html.
[71]https://bramaby.com/ls/blog/history/4106.html.
[72]https://bramaby.com/ls/blog/history/4099.html.
[73]Калинин П.З. Партизанская республика. Военное издательство Министерства обороны СССР. М.1964. С.181-182.
[74]Ваупшасов С. Партизанская хроника. Изд. «Беларусь». Мн. 1971г. С.183-189.]
[75]Канстанцiн Самсонау. Удзел беларускага нацыянальнага супрацiву у ратаваннi габрэу зь Менскага гета у 1941-1942гг. БЕЛАРУСКI РЭЗЫСТАНС/ часопiс найноушай гiсторыi/, №1(6)/2009 С.33; kamunikat.org/rezystans.html?pubid=12493; www.istpravda.ru/bel/research/13845/.
[76]Гарвардский проект социальной советской системы. Список В, том 4, ящик 188 (опросил Н. D.) //
pds.lib.harvard.edu/pds/view/5433489?n=1&printThumbnails=no; www.istpravda.ru/bel/research/13845/.
[77]А.М.Олейник. В едином строю/ В лесах Белоруссии. Воспоминания советских партизан и немецких антифашистов/ Мн. «Беларусь». 1977. С.143-144.
[78]Федор Бачило. Остаюсь жить / Записки командира диверсионной группы/ «Беларусь». Мн. 1981. С.54-56.
[79]Всенародное партизанское движение в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Том I. Зарождение и развитие партизанского движения в первый период войны/ июнь 1941 – ноябрь 1942/ Изд. «Беларусь». Мн. 1967. С.269, 672; Там же. Т.II. Книга первая/ ноябрь 1942-июнь 1943/. 1973. С.328, 611.
[80]https://bramaby.com/ls/blog/history/4855.html.
[81]Самсонау К. Там же. С.33-34; kamunikat.org/halounaja.html?pubid=12493.
[82]Зональный госархив в г.Борисове. Ф.707. Оп.2. Д.8. ЛЛ.1-9; Всенародное партизанское движение в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Том I. Зарождение и развитие партизанского движения в первый период войны/ июнь 1941 – ноябрь 1942/ Изд. «Беларусь». Мн. 1967. С.662-666.
[83]Мурашев А.Г. Партизанская береза. Мн. «Беларусь», 1988. С.129.

24 мая 2017 года

Приложение: сканы цитируемых листов рукописи милиционера Хоменка.