Игры в фашизм по-балкански. 1 часть

Вступление.
Большинство западных СМИ именуют нынешний конфликт России с Украиной крупнейшим вооруженным столкновением в Европе со времен Второй Мировой Войны. Это, конечно же, не так. На фоне балканских войн 90-х все это выглядит дракой в кружке юных реконструкторов за банку стекломоя. «Подержи мою ракию», как сказал бы глядя на этот конфликт сербский четник. То, что в 90-е устроили прямоходящие приматы из не очень дружной, но очень неблагополучной семьи, можно назвать настоящей третьей мировой в границах одного полуострова. Война на полное уничтожение; настоящий, а не вымышленный геноцид; концентрационные лагеря; казни мирного и не очень населения, за один лишь присест отправляющие в Вальгалу десятки тысяч душ; отрезание голов в таких масштабах, что никаким чеченцам и не снилось; в общем, как сказал бы Андрей Романович Чикатило, «если ваша вечеринка не похожа на эту, то даже не вздумайте меня звать».

Пламенный привет от суровых югославских ребят
Сегодня мы начнем Балканскую тему ввиду ее очевидной актуальности. Благо параллелей в истории СССР и Югославии, России и Сербии, Москвы и Белграда настолько много, что порой трудно отличить, где кончается СССР и начинается Югославия. Последняя, даже чисто в рамках административных границ являлась полной проекцией СССР: Словения — типичная Прибалтика, которая всегда выделялась повышенным уровнем жизни, спокойствием и интеллигентностью; Хорватия — Украина; думаю что не буду сильно оригинален написав, что Косово — Чечня; Черногория — Беларусь, ну а Сербия — сами догадаетесь что; все остальное — Кавказ; все вместе — черная дыра, из которой мечтает сбежать всяк возможности имеющий. Что, собственно, и стало первопричиной всех Югославских войн.

Оценки творящегося на Балканах безобразия могут варьироваться самым кардинальным способом, от «Сербы — главное зло Балкан», до «Сербы — луч света, освещающий Балканам дорогу в светлое будущее». Конечно же, оценка этих войн напрямую коррелирует с политической позицией вещающего. В искусном мастерстве уничтожения себе подобных те же хорваты мало чем отличались от сербов, сербы — от босняков, босняки — от косоваров. Но, как водится, имеется один нюансъ: именно сербы были главными провокаторами и зачинателями всех балканских трагедий. Именно чернявый серб был тем хулиганом, который исподтишка дает пенделя и, добиваясь в ответ агрессии, бежит к старшему брату в лице России с криком: «А я говорил — посмотри, они фашисты!». В Хорватии проживало много народов, но именно сербов хорваты ненавидели. Почему? В Словении хорватов и венгров было даже больше, чем сербов, в избытке наличествовали боснийцы, черногорцы, македонцы, итальянцы и албанцы. Но ненавидели словенцы почему-то тоже все тех же сербов. Почему? И насколько верна народная мудрость о том, что если первый муж бьет жену по морде, второй — по морде, третий — также, то скорее всего виновата морда, а не мужья?

При этом важно учитывать, что серб — понятие очень растяжимое. Между белградским и приштинским/боснийским/македонским сербами разница даже куда большая, чем между московскими и саратовскими россиянами. Как Москва не Россия, так и Белград не Сербия. Причем в Сербии разница эта настолько колоссальна, что может проявляться не только в культуре и менталитете, но даже в цвете кожи. Население Белграда всегда было более открытым к миру, обеспеченным, либеральным и добродушным — это правило есть аксиома для любого столичного мегаполиса. Именно в Белграде были сосредоточены практически все силы внутрисербской оппозиции, а Слободан Милошевич имел наименьшую поддержку. Например, в начале 90-х в столице Сербии периодически происходили масштабные антивоенные митинги, собиравшие под своими знаменами под сто тысяч человек — это очень много для такой немногочисленной страны. Для сравнения, ни одна из антивоенных акций в России не собрала даже десятка тысяч, хотя численность населения Москвы раз эдак в 10 больше.
Т.е. белградские сербы — вполне нормальные ребята в основной массе, чего нельзя сказать о сербах из остальных регионов. Большая часть Сербии представлена горной местностью с теплым климатом, что исторически обуславливало ее как регион преобладающих сельского хозяйства и скотоводства. Поэтому ощутимое большинство сербов (ок. 80%) в 60-х проживало в сельской местности. К 1990 году это разделение поделилось по принципу 50/50, но и здесь есть нюансы: помимо Белграда в Сербии есть лишь несколько городов, которые с натяжкой можно отнести к крупным. Это Нови Сад, Ниш и еще парочка, каждый из которых раз в десять меньше Воронежа. Все остальные города Сербии, по меркам России, в лучшем случае тянут на звание поселков городского типа. И уклад жизни в этих городах, по большому счету, мало чем отличался от деревенского: по сей день в Сербии трудно отличить, где заканчивается город и начинается деревня, а в начале 90-х вдоль дорог разгуливали многочисленные стада овец, на самих же дорогах лошадиная упряжка с крестьянином в телеге была куда привычнее, чем автомобиль.

К еще одной особенности транспортной инфраструктуры сербской провинции тех лет можно отнести повсеместное использование тракторов в качестве транспорта. Трактора — интимный объект вожделения любой уважающей себя коммунистической диктатуры. А поскольку заклинание «горшочек, не вари» коммунистам неведомо, то, увлекшись производством тракторов, они остановиться не в силах, как порно-актер, вколовший в член три ампулы «Стояшки» от Danone. «Нужно еще больше тракторов» — как магическое заклинание, повторяют коммунисты, наивно полагая, что между количеством тракторов и собранного урожая есть какая-то, судя по всему, астральная связь. В СССР была та же проблема: к моменту своего распада Советская страна была мировым лидером по количеству тракторов и комбайнов, а зерно все равно приходилось закупать на стороне. Как это ни странно, коммунисты неспособны были понять очевидной истины: от количества тракторов пахотные площади не увеличиваются. На конечном результате никак не сказывается то, каким количеством тракторов ты обработаешь гектар земли. Впрочем, такая несознательность неудивительна, если учесть, что средний возраст партийного функционера превышал средний возраст продолжительности жизни в Японии. Под себя не мочились на собраниях — и на том спасибо.


Как закономерный итог — к истечению срока годности коммунистического режима образуется профицит никому ненужных тракторов, которые бессмысленно гниют в амбарах. Однако в Югославии им все же нашли рациональное применение. Поскольку, увлекшись производством тракторов, про автомобили там забыли, то тракторы население и стало использовать в качестве средства передвижения. Припаркованный у дома трактор или лошадиная повозка — вполне обыденная картина для Сербии 20-30-летней давности.
В Белград исторически съезжались самые экономически активные и перспективные из жителей Балкан, и не только — хорваты, словенцы, чехи, венгры, болгары… Постоянное смешивание, обоюдное скрещивание и культурный взаимообмен размывали национальные границы внутри города, делая его население как открытым внешнему миру, так и более мозговитым за счет положительного отбора. А вот на сербов из глубинки оказывали коренное влияние папуасы вроде албанцев, македонцев и босняков. Также на Балканах проживала и крупнейшая в Европе (а может и в мире — кто ж их считает, этих цыган?) цыганская диаспора. Это привело к тому, что и без того чернобровые (ввиду 400-летней оккупации турками) глубинные сербы, перемешавшись со всеми ними, стали еще чернее. И если белградского серба редко можно отличить от того же хорвата или словака, то иного деревенского серба — от кавказца. Любой желающий может погуглить фотографии ультрапатриотического движения сербских четников — многих из них весьма затруднительно будет отличить от воевавшего в Чечне черного Хаттаба. Вот пара примеров:


Разница между городскими и сельскими сербами столь объемна, что они по сути даже говорят на разных языках. Например, язык жителей сербского города Вране подвергся столь сильному влиянию соседних болгарского и македонского языков, что жители Белграда этот диалект понимают с большим трудом.
Причем сельские сербы были (и, вероятно, есть) ближе к кавказцам, чем к славянам не только визуально, но и культурно, а стало быть, ментально. Желающие могут погуглить патриотические песни сербских селюков — вы их не сможете отличить от мелодий нашего Кавказа. Вот вам пара первых попавшихся примеров:
Ну что, почувствовал, как кровь закипела, а ноги заплелись в динамичной лезгинке? Такую ментально-культурную близость к Кавказу в кругах сельских сербов, помимо исламских соседей, обусловливало и географическое расположение, с соответствующими видами сельскохозяйственной деятельности. Ведь значимым промыслом сербов, как и на Кавказе, издревле являлся выпас овец и баранов, что неудивительно для горной местности. В выпасе кучеряво-блеющих находит свои корни и еще одна культурная особенность, делающая сербов очень похожими на кавказцев — паталогическая страсть к отрезанию голов ножами (причем хорваты из сельско-горной местности к этому были склонны ничуть не меньше). В широких массах считается, что отрезание головы ножом — чисто исламская фишка. Да и сами исламисты говорят, что им так велит Аллах. Как мы видим на примере Югославии, это полная чушь, точно такие же успешные отрезатели голов превосходно получаются и из православных с католиками. Мусульмане просто эту свою страсть натянули на религию, ибо любые писания можно трактовать в меру своей испорченности. На самом деле отрезание головы (именно отрезание, а не скажем, отрубание) обусловлено окружающим бытом — недаром именно жители горной местности традиционно прибегали к этому виду казни. Наиболее подходящий для горной местности вид скотоводства — разведение баранов. Наиболее надежный способ забоя барана — через глубокое перерезание горла. Причем происходит это при максимальном контакте животного и забойщика (чтоб перерезать горло барану, его надлежит крепко обнять). Человек, который с самых ранних лет занимается данным ремеслом, априори не может быть не жесток и не кровожаден. В слишком уж близкий контакт с копытно-полорогими ему приходится регулярно вступать… Как-то двусмысленно получилось, простите. Слишком уж близок в этом тандеме контакт палача и агонизирующей жертвы — так лучше. Это для тебя подобные кадры выглядят шокирующее, а ему-то что? Что барану голову отрезать, что человеку, благо в таких обществах отличия барана от человека носят весьма условный характер. А вот жители равнины баранов особо не пасли. Они разводили скот преимущественно для молока, поэтому забивали его не часто (большинство тех же русских крестьян на своем безземелье не могло иметь много скота, а стало быть и забивать его). Убийство же жалкой курицы едва ли кого-то превратит в маньяка.

Косово, середина 90-х
Поэтому даже в самых кровопролитных боях второй мировой трудно себе представить красноармейца, отрезающего голову немецкому фашисту, и наоборот — менталитет другой, нет привычки с ранних лет. А вот в Югославии времен второй мировой это носило характер настоящей пандемии. На исторических ресурсах можно найти неправдоподобно огромное количество фотографий как хорватов, отрезающих головы сербам, так и сербов — хорватам. Если мы примем тот факт, что фототехника тогда была редка (особенно в таких ебенях), то поймем, что отрезание головы на Балканах было такой же обыденностью, как тарелка овсянки на столе чопорного англичанина. В той же мере это проявилось в 90-е. И вот именно эта деревенская аудитория является художником 99% зверств югославский войн.
Примечательна в этом плане следующая фотография:

Фото сделано 13 ноября 1943 г. На фотографии три сербских четника отрезают голову какому-то не очень везучему человеку. Примечательна она тем, что это редкий случай, когда имена палачей известны. Слева направо компактно расположились Чедо Радованович, Гвоздан Йованович и Ратко Вукосавлевич. Стоит ли удивляться тому, что первый — уроженец села Годечево, второй — Варда, и третий — Дуб? Все три села — жуткая мухосрань в горной местности. К нашему дню не сохранились.
Югославия всегда считалась самым экономически-успешным государством из соц. стран — это и так и не так одновременно. Да, уровень жизни в Югославии был существенно выше, чем в том же СССР, однако, как и СССР, Югославия была государством сколь огромным, столь и контрастным. Все известные картинки благополучной Югославии были строго локализованы, ограничиваясь административными границами Словакии, Хорватии, нескольким городами Черногории и непосредственно Белграда. В этих краях, действительно, жили ооочень жирно по меркам коммунизма. А вот вся остальная Югославия пребывала в откровенном средневековье (причем куда более глубоком, чем советская провинция), что и стало главной причиной не только югославских войн, но и зверств, которым могли бы поучиться даже чеченские сепаратисты 90-х.
Теперь тем, кто посещал Белград, должно стать понятнее, как это такие приветливые милые сербы могли вытворять такие зверства и почему их ненавидят все остальные народы Балкан: это не те сербы, вы просто в глухосрань не заезжали и не пересекались с настоящими, глубинными сербами. Впрочем, есть и еще ряд причин, по которым даже деревенский серб может стороннему наблюдателю показаться приятным — национальность наблюдателя. К русским сербы всегда были настроены благожелательно, так как испокон веков рассматривали Россию в качестве старшего брата, за спину которого можно в случае чего спрятаться. А вот как благожелательны будут глубинные сербы к случайно забредшему в их мухосрань хорвату, наглядно характеризуют такие надписи на стенах:

Фотография недавно сделана в сербском районе Приштины. Надпись переводится, как «Убей хорвата, чтоб у шиптара не было брата». Это очень популярная в сербской провинции кричалка. Шиптар в свою очередь — уничижительное обозначение косовара, типа нашего чурки.
В Сербии очень много подобных исконно народных слоганов, основанных на фанатичной ненависти. Вот, например, 100-тысячная толпа скандирует «Уби закољи, да шиптар не постоји» («Убей, зарежь, чтобы албанцев не существовало»).
А вот наиболее интересная кричалка — «Кто не скачет, тот… хорват». Где-то я уже это видел, не могу только вспомнить, где. Что интересно, русские патриоты всегда осмеивали украинских за такую кричалку, дескать, вот дурачки-то какие. Но почему-то обходили стороной такую же кричалку, берущую начало в устах обожаемых сербов. А вы как хотели? Лицемерие и двуличие — главные доспехи патриота.
Точно так же лакцы при общении с даргинцами могут быть приятнейшими людьми, но оказавшийся в их селе русский сбежит оттуда уже на третий день, не перенеся атмосферы красивых народных обычаев. Или если, например, американец приедет в Косово, то уедет оттуда с впечатлением о косоварах как о святых людях. Просто в Косово культ Америки как освободителей, так что с американца там пылинки сдувать будут. А вот русскому в Косово паспортом лучше особо не светить. Не побьют, конечно, но то, что вы познаете их благожелательность с другой стороны; стороны черной албанской жопы, — несомненно.

— разное восприятие наблюдателей. То, что для одного быдлячество, для другого — «а че такого?». Для кого-то Анапа — рай на земле, для кого-то — помойка, не вызывающая ничего, кроме брезгливости. Для кого-то шансон — музыка, для кого-то — приговор. Так же и здесь. Для кого-то сербы — веселые и клевые ребята, для кого-то — пьяное быдло. Я в изобилии наслышан обоих мнений.

— и, конечно же, окружение, по которому мы и делаем основные выводы. Кто-то вам скажет, что в России все ненавидят Путина, и его рейтинг поддержки минимален, а вот я, живший в той же России, наблюдал резко обратное — абсолютное большинство россиян всецело поддерживают как Путина, так и буковку Z. Так же и здесь: кто-то говорит, что сербы ленивые, пьяные скоты, которые, имея даже один шанс из тысячи вас наебать, не преминут им воспользоваться, и к тому же мало чем отличаются от цыган, а кто-то скажет, что трудолюбивые, умные и вообще не пьющие. Чтобы познать что-либо в реальности, необходимо погружение с головой. Поэтому неудивительно, что те, кто пожил недельку в Белграде, говорят о сербах преимущественно в позитивном ключе, а вот те, кто пожил нормальный срок в настоящей сербской провинции, чаще сравнивают сербов с цыганами. При поверхностном общении даже Чикатило, извините, приятнейший человек, да настолько, что «никто бы не подумал…».

Я в свою очередь склоняюсь к тому, что положительное мнение о сербах как раз обманчиво и не отражает реальной картины бытия. Я, например, не могу себе представить, чтоб стотысячный стадион в России в унисон скандировал «режь чурок, чтобы их не существовало», даже невзирая на не менее сложные отношения России с Кавказом, чем у Сербии с Албанией. Я не могу себе представить, чтоб у нас десятки тысяч глоток в унисон орали «убей хохла, чтоб у чурки не было брата», у них же без этого не обходится ни один матч. Даже в Украине кричалка «Москаляку на гиляку» особо не прижилась, а главное негодование было направлено непосредственно на Путина при помощи строк «Путин — хуйло». А у этих — уже сколько лет прошло, а они все резать кого-то там собираются. Это показатель того, что русские и украинцы как народы куда цивилизованнее, чем сербы, по сей день пронесшие из глубины веков исконно варварский менталитет.

Таким образом, сербы ненавидят тех же албанцев с боснийцами за то, что они «чурки», но при том в них общего дальше больше, чем в ДНК шимпанзе и бонобо. Да! И албанцы, и боснийцы дико мочили сербов, мучили и отрезали им головы, но ведь и сербы всю свою историю с ними отнюдь не в нарды играли. А вопрос о том, кто на ужин будет потреблять сладкое блюдо под названием «Геноцид», определялся исключительно соотношением численности сторон. Когда албанцев было меньше, сербы их вырезали и чего-то особо не жаловались; когда албанцев было больше — сербы возмущались: «А нас за що?». И было бы странно ожидать чего-то другого от народов, сформировавшихся в горах на культуре распарывания бараньих шей.

Но основной груз вины лежит именно на сербах, поскольку во всех конфликтах именно они были зачинщиками и провокаторами, в то время как остальные попросту отвечали на их агрессию. В конце концов к сербам-то никто не лез — отчего-то все войны сербы вели на чужих территориях: Словакия, Хорватия, Босния… Как это так получилось? А что они вообще забыли на чужих территориях? Уж не как агрессоры ли они там оказались? Спорным может быть в этом вопросе лишь Косово, и то косовары имели на него точно такие же права, как и сербы, просто две группы дикарей не смогли ужиться в одной квартире, перебранившись, как бабки, из-за трехлитровой банки чайного гриба и пожелтевшей марли (прим.: святость косовской территории для Сербии — пропагандистский миф, выдуманный при создании Югославии в начале ХХ века; миф для обоснования прав на Косово, и о нем мы еще детально поговорим).

На обложке одного из номеров журнала ТАЙМ в те годы красовалась фотография бомбардировок Сербии силами НАТО с едкой подписью «Ковровые бомбардировки открывают дорогу к миру». Сколь бы цинично это ни звучало, но иногда это так. Почему? Вот как раз об этом и поговорим. Без ложной скромности, думаю, что у нас будет наиболее детальная статья о предпосылках югославских войн из написанных к сегодняшнему дню на русском языке, как это было и в предыдущих циклах вроде «Криминальный СССР».

Типичное рождество на балканах
Тысячелетняя дружба

Крайне враждебными отношения сербов и хорватов были не всегда. Наоборот, большую часть своей истории два родственных народа бок о бок на Балканах поживали да ракию с плесковицей хлебали. Причиной сей крепкой дружбы послужили более могущественные силы турков, которые регулярно на Балканы набегали, а плесковицу, как немудрено догадаться, сами выпивали. Хорваты и сербы очень из-за этого сердились, а потому хватали вилы, грабли, косы и черенки да как следует поддавали ими аккурат под сраку иноземному оккупанту. Впрочем, не особо успешно, долго ли, коротко ли, а Сербия таки оказалась под знаменем турецкого полумесяца.

Начиная с XIV века, сербы начинают массово перебираться в Хорватию, спасаясь от бесчинств турецких оккупантов в Сербии, хорваты же их с радостью принимали, т.к., объединившись вместе, они давали отпор преобладающей силе восточного противника. Православные сербы селились вперемежку с католиками-хорватами, вместе строили дома и крепости, обрабатывали землю, занимались скотоводством — особых различий ни они сами, ни крышующие Хорватию венгерские власти между ними не делали. Да их и не было — они даже на одном языке говорили. Фактически раскол некогда единой народности на хорватов и сербов произошел лишь за 400 лет до этого, причем по большому счету именно по религиозной линии: в 1059 году церковь раскололась на православную и католическую. На Хорватию большое влияние оказывали ее соседи в лице Италии и Австро-Венгрии, под протекторатом которой она и находилась существенную часть своей истории. Поэтому сперва Хорватия перешла в католичество, а позже стала тяготеть и к латинице. На Сербию же исторически оказывала влияние православная Греция, а позже — не менее православная Российская Империя, поэтому Сербия в едином порыве стала молиться, поститься и слушать сами знаете какое радио, приняв православие и кириллическое письмо. Вот как мало порой требуется для формирования отдельных народов. Вся территория будущей Югославии в те времена говорила на одном языке, который именовали сербско-хорватским. Чуть позже по такой же линии от сербов откололась еще одна часть населения, та, которая находилась под наибольшим влиянием Турции. Она соответственно переняла у турков ислам и самоопределилась под названием «босняки», а территория на которой эти босняки обитали, ожидаемо стала именоваться Боснией. В результате ядерной смеси турецкого и сербско-хорватского языков появился еще один язык — боснийский. Еще одни сербы, жившие по соседству уже с болгарами, также с ними активно скрещивались, смешивались, наматывались этнической спагетиной на вилку социологии, формируя еще одну культуру. Так появились македонцы, Македония и, соответственно, македонский язык. Причем ввиду доминирования в регионе болгар македонцы постепенно стали отдаляться от основной группы сербов, идентифицируя себя уже как отдельный народ болгарского толка.

Многие вопросы дальнейшего этногенеза, истории и лингвистики региона лежали отнюдь не в научном, а в политическом поле. Практически вся история Балкан — это один липкий миф, где вымысел на вымысле и вымыслом погоняет. Например, при создании Югославии «профессиональные историки» придумали историю о том, что местные жители является потомками населения древней Македонии. Отсюда, собственно, и название. Эта фальсификация была сделана для того, чтобы жители Македонии считали себя отдельным народом и не стремились воссоединиться со ставшими им родными за веки соседства болгарами. Македония должна была стать спокойным субъектом Югославии, а для этого любые фальсификации хороши. Судя по тому, что сегодня Македония отдельное государство, помогло не сильно. Само название Македония было цинично спижжено у Греции, которая все это время нехило подгорала с такой наглости и после распада Югославии добилась ее переименования в Северную Македонию.
Аналогичным образом появились черногорский и хорватский языки. Их отличия от изначального сербско-хорватского минимальны, и если белорусский и украинский, действительно, успели сформироваться в отдельные от русского, то черногорский и хорватский с точки зрения самых базовых основ лингвистики — это именно что диалекты сербско-хорватского. Однако их, из соображений уважения к праву на самоопределение, после югославских войн в обход всех языковых законов нарекли отдельными. К этому вопросу мы еще вернемся, т.к. он будет играть очень важную роль в балканских конфликтах.

А еще, из политических соображений, ко всей этой пиздобратии южных славян путем совсем уж лютых фальсификаций отнесли каким-то хуем словенцев, которые ни к хорватам, ни к сербам вообще никакого отношения не имеют. Причем миф о том, что словенцы — южные славяне, по сей день доминирует в популярной исторической прессе. Чтобы понять, что это не так, достаточно сравнить словенский язык с сербско-хорватским, соседним немецким, а также западнославянскими языками, такими как словацкий и чешский. А еще можно открыть карту и провести через Австрию линию от Словении к Словакии.

Словенский язык отличается от языков сербскохорватской системы так же сильно, как пизда от барабана, так что это скорее не словенский изменился под влиянием немецкого и сербско-хорватского, а какой-то другой язык просто впитал в себя элементы сербско-хорватского ввиду соседства с Хорватией. Но какой же язык это был изначально? Удивительное открытие мы сделаем, если начнем сравнивать словенский язык со словацким и чешским — в них окажется гораздо больше общего. А теперь открываем карту и удивляемся еще сильнее: как словенский язык мог заиметь столько общего с чешским и словацким, если Словения отделена от этих стран Австро-Венгрией? А все очень просто: некоторые жители глухих деревушек южной Австрии по сей день говорят… на словенском. Например, в Австрийской Каринтии второй официальный язык — именно он. И стройная цепочка австрийских деревень с проживающими в них немногочисленными носителями словенского языка тянется прямиком до… Словакии с Чехией. Более того, в тех австрийских краях по сей день сохранилось множество топонимов славянского происхождения (например, название города Грац имеет чисто славянскую этимологию). Эта цепочка деревень — тот самый путь, по которому западные славяне из Чехии и Словакии шли через восточную Австрию на территорию нынешней Словении, где они столкнулись лбами с пришедшими с другой стороны южными славянами в лице хорватов и сербов, после чего и остановились. Т.е. у словенцев совершенно иная эволюционная ветвь, и ничего общего с балканскими славянами они никогда не имели. А дальше Австро-Венгрия при разделе территорий оставила словенцев на южной территории, тем самым записав в южных славян. При создании Югославии все те же «профессиональные ученые» во избежание сепаратистских настроений в Словении «доказали» и «обосновали» их южное происхождение и родство с хорватами и сербами. Так вот и пишется не только история, но и наука. Так и вершится будущий геноцид.

Но вернемся к вопросу южных славян в лице сербов и хорватов. После того, как они разделились на два условных народа по религиозному признаку, мирное сосуществование продлилось аж до XIX века — по-прежнему все их считали одним народом, а они были и не особо против. На тот момент им была выгодна общность как защита от внешнего, более многочисленного врага. Изрядно навоевавшись с турками, к середине XIX века они не менее успешно повоевали с венграми, как внезапно случилось неожиданное — внешний враг… кончился так же внезапно, как заработок инстаблогера в марте. А вместе с тем отпала и нужда в единстве. На тот момент в Хорватии проживало огромное количество сербов, а вот хорватов в Сербии было уже несоизмеримо меньше. Причиной тому — удачное географическое расположение Хорватии и отсутствие такового у Сербии, что сказывалось и на благосостоянии двух государств. Хорватия — на берегу моря, оттуда рукой подать и до Италии, и до Австрии. Вода — это жизнь не только в биологии, но и в географии. Сербия же от цивилизации отрезана всеразличными Босниями с Черногориями (они тогда еще находились под турецким игом) и Албаниями, а свою заднюю часть вынуждена опасливо прикрывать рукой от подзаборной срани (по тем временам) типа Болгарии и Румынии. А даже если б не было Румынии, там из-за ее спины выглядывает еще более жалкая Молдавия — час от часу, знаете ли, не легче.

Фертильность в те годы была просто зашкаливающая, а стало быть качество жизни популяции напрямую коррелировало с площадью занимаемой территории (отсюда и все войны средневековья за земли). Так что хорошая земля, которая вдобавок граничила с морем, развитыми странами и хорошими торговыми путями, была на вес унитаза в усадьбе ставропольского гаишника. Поэтому находящаяся в убогой географической зоне среди гор и диких албанских обезьян Сербия крайне завистливо поглядывала в сторону Хорватии, в то время как самой Хорватии дремучая Сербия была нужна, как слону лопата. Сербам было выгодно быть одним народом с хорватами, а вот последним — нет. Ибо этим последним в ущерб себе предстояло бы делить жизненное пространство с сербами и давать им извлекать профит из своего удачного географического расположения. Поэтому хорваты им и сказали: «Дружба дружбой, но пора и нахуй пройти… простите, честь знать!» Вы помогали нам, мы — вам, но рано или поздно приходит то время, когда птенцам пора разлетаться из гнезда и заниматься своими личными делами. Однако, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет отнюдь не нахуй. Он идет к горе! На чем и заканчивается славное время, именуемое в современной историографии как «тысячелетняя дружба».

От любви до ненависти…

Никакого братства в природе не существует — это миф. Есть только отношения на взаимовыгодных условиях. Это касается даже обыкновенной семьи, в которой два разнополых человека находят друг друга и начинают сожительствовать из соображений личной заинтересованности. Любовь, выражаясь языком дохуячегознания, — «дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей», призванная удерживать две индивидуальные единицы вместе в интересах потомства, т.к. у детей с двумя родителями шансов на выживание несоизмеримо выше. Типичная адаптация на почве инстинкта продолжения рода. Поэтому чувство острой влюбленности и длится, по мнению исследователей, не больше трех лет (за этот период ослабевает действие нейромедиатора дофамина, который участвует в том числе в системе поощрения) — это срок, необходимый для выхода ребенка из фазы повышенной опасности (ввиду слабости его организма). Также плюсом к сожительству идут очень даже неплохие побочные эффекты: мужчина получает бесплатный секс в неограниченных количествах, женщина — опору и поддержку. По прошествии многих лет все переходит в состояние обычной привычки. Мужику лень искать и завоевывать новую самку (а вместе с тем и расходовать на нее ресурсы), самка с ребенком теряет привлекательность для остальных самцов, так что тоже остается жить с первым самцом, невзирая на многочисленные косяки, всплывшие за годы совместной жизни.

Как только брак становится обеим сторонам совсем уж невыгодным, он распадается. Совершенно типичная и нормальная ситуация. Можно сколь угодно рыдать над грустными глазами Хатико, целый год ожидающего на вокзале умершего хозяина, но это не отменит того факта, что никакой душевности за собачьей преданностью нет — есть лишь самый пошлый инстинкт. Представители псовых живут стаями, поэтому в условиях домашнего содержания они восполняют привязанностью к людям — привычную для них форму жизни. От верности стае напрямую зависит выживание особи, поэтому она ей верна, формируя общинный организм, в нашем случае выражающийся в системе координат «собака — хозяин». Хатико ждал хозяина не потому, что такой душевный, а исключительно из эгоистичных соображений — это залог его выживания. Чтобы отделить себя от животного, человечество придумало громкие слова, такие как братство, верность, долг, преданность. Все это имеет значение лишь тогда, когда конкретная единица в ней черпает выгоды. Как только выгоды не остается, не остается и братства. Музыкальная рок-группа на первых порах — чисто братский коллектив, общий идейный котел, где успех команды напрямую зависит от ее единения. Как только группа достигает коммерческого успеха и появляется что делить, от единства в ней не остается и следа. С большим трудом можно вспомнить группу, в которой бы ни разу не поменялся состав, а многие и вовсе распадаются.

То, что принято называть братством, любовью, крепкой дружбой на века, может длительное время функционировать исключительно в случае, если обе стороны друг от друга полностью независимы. Т.е. относительно дистанционный тип отношений. Как только одна из сторон выбивается в лидеры, она в той или иной мере начинает подчинять и ставить вторую в зависимое положение, на почве чего и появляются глубинные противоречия. Зависимость — верная дорога к краху.

В музыкальной группе все зависят друг от друга, т.к. питаются из общего корыта. В музыкальной группе всегда выделяется некий лидер, от которого в свою очередь начинают также зависеть остальные. Дележка денег и зависимость неминуемо приводят к тому, что в коллективе множатся обидки и недопонимания, которые усиливаются претензией «ты мне как брат был», после чего большая часть группы идет туда же, куда шел Магомет из поговорки.

Та же ситуация с бандитами, крепкое братство которых — залог выживания группы. И сколь злостно они дружат на начальных этапах становления, столь злостно выпиливают друг друга, когда появляется объект для дележки. Потому что зависят друг от друга, в т.ч. и доходами. Любой намек на перераспределение доходов — и братства как не бывало. Оно уже просто невыгодно.

Итак, братство, единение — это вопрос исключительно корыстного, меркантильного характера. Если людям в определенной ситуации выгодно братство, будь это музыканты, бандиты, семьи или народы, то они громко именуют себя братьями. Если невыгодно — «не брат ты мне, гнида черножопая». Но есть еще одна интересная ситуация, при которой одной стороне братство уже невыгодно, а другой — все еще выгодно. Тогда одна из сторон начинает активно (если не сказать агрессивно) навязывать свои братские отношения другой, и чем дальше, тем маниакальнее это начинает проявляться. В конечном счете данные взаимоотношения выливаются в ненависть столь горячую, что ею можно плавить сталь в советских домнах. На примере базовой ячейки общества, т.н. семьи, это типичная ситуация с парнем, преследующим девушку после расставания. В какой-то момент отношения для нее становятся невыгодными (например, он оказался абьюзером), и она сперва постепенно отдаляется, в дальнейшем полностью разрывая отношения. Чем сильнее она от него отстраняется, тем навязчивее становится преследование, а когда становится окончательно ясно, что объект утрачен, ненависть доходит до откровенно изуверских масштабов, и он либо плескает ей в ебало кислотой, либо вывозит в лес, чтобы отрубить руки, как уже бывало вроде бы в Подольске.

В качестве причины, по которой он заинтересован в сохранении братства, как правило выступает дисбаланс в системе «отдача-потребление». Он затратил на нее немалый ресурс (причем речь не столько о материальном ресурсе, сколько об эмоциональном), а отдачи не получил. Отдача в данном случае выражается в подчинении, т.к. большой ресурс вливается в кого-либо именно с целью поставить в зависимость. А зависимость — скрытая форма подчинения.

Кстати, пользуясь случаем, дам немногочисленным читающим меня девчонкам совет, как избежать таких ситуаций: чем ярче и эмоциональнее за тобой ухаживает типок, тем более он склонен к таким моделям поведения. Если ухажер в прямом смысле слова готов ради тебя прыгать с моста, то, сколь бы это ни впечатляло, от такого надо держаться как можно дальше. Сколь яростно он переживает эмоции влюбленности, столь же яростно он будет переживать и все остальные эмоции. Чем больше он в тебя вкладывает эмоций (речь не о деньгах, хотя и они играют роль), тем больше будет требовать взамен — просто так ничего не бывает. Его потраченные во время прыжка с моста эмоции нуждаются в компенсаторской деятельности за счет отдачи твоих эмоций. Чем больше крутых поступков он для тебя сделал, тем сильнее будет считать своей собственностью и требовать отдачи в виде полного контроля и подчинения (конечно же, все это сопровождается маниакальной ревностью). Ну и, конечно же, питаться эмоциями в виде, например, твоего страха. А если ты начнешь отдаляться, то тебе это дастся большой кровью. Он затратил большой ресурс, но отдачи не получил! Помни слова мудрого хуевыебина и не благодари. Вот я, человек простой, а потому и ухаживаю просто — цветы купил, в кино сводил — «пошли трахаться». Неинтересно? Зато преследовать тебя в случае чего не буду с пузырьком кислоты в руках.

Даже по моим бытовым наблюдениям, если кто-то активно называет тебя братом, значит, ему что-то от тебя надо либо щас, либо потребуется в перспективе. Например, когда к тебе подходит на улице какой-то забулдыга попросить мелочи на пивасик, то начинает он именно со слов «Брат… не выручишь…». Называя тебя братом, он автоматически сокращает дистанцию, чтобы быть воспринятым как свой для того, чтобы ты ему дал денег. Все эти механизмы выживания устаканивались не одну тысячу лет, и к сегодняшнему дню в человеческой популяции доведены до совершенства. Поэтому я всегда максимально дистанцируюсь от людей, имеющих привычку называть меня по поводу и без повода братом, чего и вам советую. Чем громче вас называют братом, тем острее нож вам воткнут в спину. Громче всех за мораль ратует вчерашняя проститутка — эта истина не на ровном месте появилась.
Единственная цель такого брата — использовать тебя в своих корыстных целях и, если ты не захочешь ему потворствовать, он тебя возненавидит, вплоть до самых крайних проявлений, как тот самый абьюзер, преследующий девушку выше.

«Когда умолкли все песни», сербы с распростертыми объятьями ринулись в объятья к хорватам с криком «вы нам братья! Братья-братья, братее не бывает, точно говорим!!! Более братских народов даже придумать невозможно». Хорваты насторожились. А поскольку за «благородным» стремлением к братству вещающего всегда кроется исключительно потребительский интерес, то и его представления о братстве несколько извращены. Предлагая союз на почве этого самого братства, он подразумевает союз отнюдь не равный, а союз на основе отношений брата старшего с младшеньким; младшеньким, а от того глупеньким и совсем несмышленым. И поскольку у младшенького-то на губах еще не обсохли лактационные выделения, то полностью руководить им будет, конечно же, старшенький. По удивительному совпадению как раз тот, который и навязывает братство. Для того, чтобы обосновать свое право на управление, он начинает перелопачивать историю и, конечно же, находить в ней доказательства того, что он всех старее, мудрее, статнее, хуястее, губастее да залупастее, а остальные ему только неудобства всю жизнь доставляли… Какое ж руководство им можно доверить? «Нет-нет, вы не подумайте, — ощерившись ехидным прищуром говорит старшенький брат, — все наши братские народы равны, просто мы немножечко равнее». Хорваты смотрят на это с плохо скрываемым ахуем и гадают думы, легко умещающиеся в две ключевые фразы «че бля?». Что интересно, чем сильнее ты кому-либо навязываешь свои братские отношения, тем большее отторжение второй стороны это провоцирует. Так что это заведомо тупиковый путь выстраивания отношений, неспособный привести к положительному консенсусу.

Я представляю себе ахуй, который испытали от такой наглости хорваты: сидит хорват себе такой на берегу моря, рыбку ловит, утреннему хорватскому солнышку игриво подмигивает, водит дружбы с сербом, дерется с ним плечо о плечо с супостатом окаянным, более того, принимает у себя дома и оставляет жить сербских беженцев в огромных количествах, как вдруг… серб ему и говорит: «Мы же братья? Братья. Поэтому подвинься малек, я тут всем буду заправлять!». Такая наглость выведет из себя кого угодно. Конечно же, хорват вытянул вперед руку, а все пальцы, кроме среднего, сложил в суровый крестьянский кулак. В ответ на это сербский политик Илия Гарашанин в 1844 году пишет для сербов священную рухнаму под названием «Начертания».
Начертания — псевдоисторическая книга, в которой на основе исторических «фактов» (а согласно фактам, конечно же, сербы всегда и всех побеждали, помогали всем своим соседям, вот только почему-то, невзирая на свое величие, в отличие от хорватов, сербы даже в те времена сидели в говне по уши) делается вывод о существовании некоей священной исторической миссии сербов по объединению южнославянских народов. Конечно же, объединение возможно лишь под владычеством непосредственно сербов. Хорватов же автор называет, понятное дело, «сербами католической веры» и «народом без самосознания». Реакция хорватов на эту бумажную подъебку была предсказуемой.

В поддержку книги в Сербии и на соседних землях начали массово распространять сербскую шовинистскую пропаганду и проводить «культурно-просветительские» мероприятия. Были написаны книги, в которых мифологизировалось сербское прошлое, превозносился культ святого Саввы и косовская битва 1389 года (которую сербы на самом деле проиграли, а не выиграли, как они считают), утверждалась необходимость создания Великой империи и, самое главное (собственно, то, зачем сербам и потребовалось «братство») — подчеркивалось требование доступа Сербии к морю.

Вы удивитесь, но хорваты отчего-то не прониклись столь трогательными историями о великой Сербии и с распростертыми объятьями на встречу сербскому брату через ромашковое поле не помчали. Навязчивость Сербии вызвала резко обратную реакцию. Тогда, вспомнив поговорку «Тише едешь — хуй доедешь», сербы вдавили педаль пропагандистского газа с полной силой, начав раскручивать истории о том, что никакой хорватской нации не существует, она от и до искусственно создана Ватиканом, чтобы расколоть сербский народ. И, конечно же, никакой хорватской культуры не существует, как и языка. Ничего не напоминает? А ведь 150 лет прошло с тех пор. В конце XIX века в Хорватии начала распространяться идея так называемых «сербских земель». В них были включены все три хорватские провинции (Хорватия, Славония и Далмация), а также Босния и Герцеговина, Черногория, Македония, части Албании, Болгария, Венгрия, Румыния и Словения. Продолжала активно штамповаться и мифологизированная сербская история, в которой Сербия были величайшей и самой значимой страной в мире с корнями из времен Александра Македонского, а потому срочно необходимо создавать единое братское государство под их чутким руководством. Дошло до полного абсурда — на штыки пропаганды насадили наглушняк ебанутую концепцию «Небесной Сербии», согласно которой на небеса попадают только сербы. Видимо, это должно было поспособствовать желанию остальных народов стать сербами. Отчего-то желающих не появилось.

От лозунгов сербы перешли к уличному насилию. Первая антихорватская демонстрация состоялась в Белграде в 1892 году. В следующем году в Книне (Хорватия) хорватские ученые, открывшие хорватский археологический Музей, были жестоко избиты сербами, а музей разгромлен. Что немаловажно, многочисленные сербы, проживавшие в Хорватии, в качестве благодарности за гостеприимство стали развешивать на своих домах сербские флаги. Вскоре в Хорватии вполне ожидаемо начались уже антисербские погромы, а также сформировался пласт хорватских националистов, поставивших своей целью полное изгнание сербов со своих земель. Насилие в очередной раз не породило любви, дав дорогу в жизнь другому насилию.

В 1902-м году в Загребе начались погромы против сербов — в российской историографии можно найти немного информации по этому поводу. Обычно информация сводится к тому, что «видите, какие хорваты фошизды, задолго до Югославии угнетали несчастных сербов». К сожалению, в этой самой русской историографии не упоминается причина этих погромов. А она была, и искать ее следует на страницах газеты Srbobran. Ведь погромы произошли в ответ на публикацию в ней статьи под названием «Do istrage Vaše Иле Naše». В статье, как обычно, писалось о том, что такой нации как хорваты не существует, но если эти люди так хотят считать себя хорватами, то придется сделать так… чтобы их самих не существовало. Да-да, в статье единственным возможным вариантом величия Сербии называлось истребление всех хорватов, которые не хотят быть сербами. Но главное было в другом: Srbobran печаталась и распространялась именно в Хорватии ее сербским населением. Эта была т.н. мигрантская пресса.
Т.е. люди мало того, что жили в Хорватии, так они при этом писали о необходимости истребления хорватов, т.к. те не дают воплотиться в жизнь их мечтам о Великой Братской Югославии. Да уж, хороши братцы, ниче не скажешь. Согласитесь, что после этого дополнения антисербские погромы 1902 года выглядят уже не столько вероломным преступлением, сколько справедливым наказанием? В других регионах было еще хуже. Например, в Косово и особенно в Македонии действовала сербская, по сути террористическая организация «Четники». Они как раз и воплощали в жизнь то, что писала сербская пресса — мочили всех, кто не хотел быть сербам «братьями».
В 1903 году неприязненные отношения вышли на качественно новый уровень, когда в ходе госпереворота сербы убили своего короля Александра и его жену Драгу. В Хорватии короля уважали, потому как он был ориентирован на Австро-Венгрию, под крышей которой и находилась Хорватия. Сербы же короля ненавидели, и после его убийства закономерно переориентировались на Россию. Еще сильнее, чем само убийство, Европу (и в особенности хорватов) потрясла немыслимая жестокость его исполнения.

«Сербы покрыли себя не только позором цареубийства (что уже само по себе не допускает двух мнений!), но и своим поистине зверским образом действий по отношению к трупам убитой ими королевской четы. После того как Александр и Драга упали, убийцы продолжали стрелять в них и рубить их трупы саблями: они поразили Короля шестью выстрелами из револьвера и 40 ударами сабли, а Королеву 63 ударами сабли и двумя револьверными пулями. Королева почти вся была изрублена, грудь отрезана, живот вскрыт, щеки, руки тоже порезаны, особенно велики разрезы между пальцев, — вероятно, Королева схватилась руками за саблю, когда её убивали, что, по-видимому, опровергает мнение докторов, что она была убита сразу. Кроме того, тело её было покрыто многочисленными кровоподтеками от ударов каблуками топтавших её офицеров. О других надругательствах над трупом Драги… я предпочитаю не говорить, до такой степени они чудовищны и омерзительны. Когда убийцы натешились вдоволь над беззащитными трупами, они выбросили их через окно в дворцовый сад, причем труп Драги был совершенно обезображен»

— В. Н. Теплов. Сербская неурядица. СПб, 1903.
Подробности, о которых предпочел умолчать Теплов, упомяну я: они долго и изощренно насиловали труп истерзанной королевы.

Надо заметить, что сербы в представлении европейцев той поры являлись эдакими отбросами славянского мира, одичавшей их ветвью (впрочем, эти представления были недалеки от истины), а в представлении хорватов и словенцев и вовсе славянами не являлись, будучи уродливым гибридом турок, цыган и азиатов. Столь изощренный метод убийства лишь укрепил прогрессивных европейцев в этой вере, а хорватов еще и напугал — «нахуй-нахуй этих братьев», по-католически перекрещивались хорваты и еще активнее выделяли себя в отдельный народ, все сильнее заигрывая с Австро-Венгрией.

После убийства Балканы погружаются во мглу сербского политического террора, а компанию помянутым ранее четникам составляют бесчисленные террористические организации, самая известная из которых «Черная Рука». Задача всех этих группировок сводилась к ликвидации всех, кто не хотел становиться сербам братьями (а точнее — признавать себя сербами, включая словенцев, которые, как мы выяснили, вообще западные славяне). К этому периоду сербов уже ненавидели решительно все. Но эта ненависть была бы неполной без событий 1914 года, когда сербским фанатиком Гаврилой Принципом был убит Франц Фердинанд — последняя преграда на великоимперском пути объединения Великой Сербии. Гаврила Принцип был сторонником политики, которая утверждает, что везде, где живет или жил серб, должна быть Сербия и что любые средства достижения этой цели могут быть оправданы. После этого происшествия ненависть к сербам на Балканах стала всеиспепеляющей от Боснии до Хорватии, а в Словении появился лозунг, который все Балканы подняли на копье:
«S kanoni vas pozdravimo, vi Srbi;

dom hladen vam postavimo ob vrbi.»
Позже кричалка трансформируется в более емкое «Србе на врбе!» — Серба на вербу, что подозрительно напоминает современное «Москаляку на гиляку» (все новое — это забытое старое, не так ли?).
«Убийство сербом Гаврилой Принципом эрцгерцога Франца-Фердинанда и начавшаяся месяц спустя война вновь обострили хорвато-сербские противоречия. По боснийским городам прокатилась волна антисербских демонстраций, нередко сопровождавшихся погромами. (…) Так называемые «отряды самообороны», набранные главным образом из боснийских хорватов-католиков и мусульман, терроризировали сербское население Боснии и Герцеговины, грабили и убивали сербов, заподозренных в нелояльности к империи»

— Хорватский национализм и сербофобия в XIX — в первой половине XX века.

Насильно мил не …

После Первой мировой войны при поддержке России на Балканах наконец-таки было создано общеславянское государство, о котором так мечтали сербы. Пока еще не Югославия, но уже КСХС (Королевство сербов, хорватов и словенцев), где главенствующую роль играли они же. Власть в новом королевстве вела себя как сербская, а не много или наднациональная: династия королевства была сербской, подавляющее большинство чиновников и военной верхушки тоже состояли из сербов. Четники продолжали националистическую, ультра-православную и вождистскую традицию «Чёрной руки», представляя собой крайне агрессивные антидемократические силы, считавшие всех не сербов гражданами «второго сорта».

В названии королевства не упоминались черногорцы — их считали частью сербов, но Черногория тоже вошла в состав КСХС. Македонцы также в названии страны не упоминались, и какой-либо национальный македонский орган о присоединении к новому государству не объявлял. Что неудивительно: македонцы дружбе с сербами предпочитали дружбу с куда более приятными болгарами. Оказавшись в КСХС, македонцы чувствовали себя оккупированной нацией (что соответствовало действительностью), поэтому в Македонии очень скоро начали формироваться подпольные сепаратистские бандформирования, ведущие борьбу за освобождение Македонии, например, «Внутримакедонская революционная организация» (ВМРО). Жить с сербами не захотели и в Черногории: половина черногорцев отказалась признавать себя сербами и выступила против КСХС. Сторонники единства (движение «белашей», названных так по цвету избирательных бюллетеней) победили в Скупщине только при помощи сербской армии (т.е. голосование было подобном тому, что в Новороссии). «Зеленаши» также начали подпольную сепаратистскую деятельность, и черногорский сепаратизм не исчез в течение всего периода существования Югославии. Но больше всех создание единого славянского государства ударило, конечно, по словенцам и хорватам, которые под «оккупацией» Австро-Венгрии жили богаче и свободнее, чем население Сербии, и имели более высокий уровень образования. Теперь они вынуждены были жить в нищете и варварстве со всеми остальными, а как же иначе? При создании единого государства, денежки тех, кто побогаче, размазываются на всю территорию, немного поднимая благосостояние тех же сербов, но существенно опуская благосостояние словенцев. Недаром среди хорватов аббревиатура нового государства СХС расшифровывалась, как «Сербы хотят всего» (Srbi Hoce Sve), а среди сербов — «Только хорваты мешают» (Samo Hrvati Smetaju).

«Еще во время Первой мировой русский дипломат Михаил Николаевич Гирс предупреждал министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова: «Уже теперь имеется немало данных, заставляющих предвидеть, что, например, планы о создании великой Сербии под главенством Белграда могут потерпеть крушение не под давлением внешних воздействий, вследствие внутренних разногласий. Ярко обнаружился дух политического «бандитизма», порой грубого, порой утончённого, присущего всем без исключения народам балканских государств, не говоря уже о проявленной ими зверской жестокости, посеяно между ними так много злобы и вражды»…»
Млечин Л.М. Итоги Первой Мировой, 2015.

«С основанием Югославского королевства сразу же обнаружилось, что его жители вовсе не обладают общим «югославским» самосознанием, которое пионеры иллирийской идеи постулировали еще в начале XIX века. И что на них гораздо сильнее действуют иные лозунги, апеллирующие не к «югославам», а к хорватам, сербам или словенцам и достаточно влиятельные для того, чтобы довести дело до бойни. В частности, массовое хорватское самосознание развилось лишь после возникновения Югославии, и направлено оно было как раз против нового королевства — точнее, против (реального или мнимого) господства в нем сербов»
— Е. Пономарева «Как была разрушена Югославия».

Министр Черногории Секула Држевич писал об этом: «Все конфликты, о которых мы говорим, связанные с противоречиями между землями южных славян, спровоцированы Сербией. Необходимо взглянуть на моральный, этнический и политический образ Белграда, чтобы понять, почему Югославия стала тем, чем она стала, жила и исчезла таким образом ».

Наиболее красочно отношения сербов к их братьям в едином государстве описывает история, произошедшая 8 августа 1928 года в парламенте Югославии. Когда немногочисленные депутаты от Хорватии возмущенные разграблением хорватской экономики обвинили сербских депутатов в оккупации, казнокрадстве и коррупции, последние в лице Пуниша Рачича достали ствол и расстреляли их, прямо не сходя с места. Погиб в т.ч. и лидер хорватов Степан Радич (какая ирония — Рачич расстрелял Радича). Похороны депутатов вылились в многочисленные манифестации, беспорядки и сербские погромы. Не менее колоссальный резонанс в хорватской среде вызвал и приговор самому убийце: поскольку власть в стране была сербская, то Рачич был приговорён к заключению, которое «отбывал»… на роскошной вилле с большим количеством прислуги! Это стало наглядной иллюстрацией того, что и без того всем было хорошо известно: убийства сербами не сербов в Югославии наказывались исключительно формально, а того и поощрялись.


Чисто славянское лицо Рафика… простите Рачича.

Смерть Радича превратила его в мученика и до предела радикализировала и без того радикализированное хорватское общество. Именно расстрел хорватских депутатов станет точкой отсчета формирования наиболее радикального хорватского подполья, громко застолбившего себе место в истории под названием «Усташи». Усташи появились спустя полгода после расстрела в парламенте и исповедовали идеологию крайнего антисербского национализма. Подобные организации в Хорватии существовали и ранее, но широкой поддержки в обществе не имели. Расстрел депутатов стал финальной точкой, вытолкнувшей ненависть к сербам на астральную величину. Усташи стали настоящим народным движением; отраением мыслей народа, который к тому моменту настолько ненавидел сербов, что готов был встать даже на путь крайней неонацисткой идеологии. По большому счету хорватские усташи и их террор, стали противовесом и ответной мерой на сербских четников и их террор. Обратите внимание на то, что четники как массовое движение сформировались на несколько десятилетий (!) раньше, и вспоминайте об этом, когда кто-то будет обвинять хорватов в фашизме. Нет уж, сперва появились сербские неонацисты четники, и только потом появятся усташи.

Усташи начали вести настоящую партизанскую войну с властью: подрывали железные дороги и поезда, обстреливали блокпосты и отделы полиции, госучреждения, а их популярность в народе стремительно росла. Впрочем, до других головорезов в лице сербских четников, состоящих аж из 500 000 человек, им было далеко. Пока еще далеко. Ах да, чуть было не забыл главное: абсолютное большинство как усташей, так и четников были выходцами из наиболее глухих горных деревень, что придавало особый колорит этому противостоянию.

Сербы продолжали проводить тотальный террор несогласных. Численность сепаратистов во всех странах Югославии стремительно росла, причем прирастала она даже за счет вчерашних сторонников Югославии, которые, посмотрев на то, в какое говно все превратили сербы, внезапно переходили на сторону света. Характерный пример — черногорский политик Секула Дрлевич. До Первой мировой войны он был ярым сторонником единства славян в едином государстве, а черногорцев считал частью сербской нации. Однако после осуществления его мечты великосербский курс КСХС возмутил Дрлевича, и в конечном счете он перешел на сторону повстанцев-зеленашей. Сербские четники в ответ устроили на него покушение, и он чудом выжил. После покушения Дрлевич стал уже крайним сепаратистом и националистом, готовым, подобно усташам, примкнуть к любой силе, намеревавшейся расчленить Югославию. Подобный путь прошли очень многие хорватские и словенские интеллигенты. Следует ли удивляться тому, что с началом Второй мировой войны большинство народов Балкан встречало фашистские войска цветами, песнями и плясками, воспринимая как освободителей? А радостней всех встречали, как немудрено догадаться, больше всех теряющие от братства с сербами хорваты и словенцы.

От ненависти до геноцида полшага

До войны Югославия была беднейшей страной Европы. Экономика носила в основном аграрный характер, в ней отсутствовала тяжелая промышленность и даже единая транспортная сеть. Из 15,6 млн. населения 11,5 млн. составляли крестьяне, рабочих вместе с ремесленниками насчитывалось до 1 млн., из них промышленных рабочих было лишь 400 тыс. человек. Один из сербских историков Милорад Экмечич, характеризуя сербское общество в перовой половине XX в., говорил: «Как трудно было сказать, где кончается сельская тропа и начинается городская улица, так же мало кто мог определить, где проходит граница между крестьянином и жителем города». Впрочем, размытость границ между деревней и городом сохранялась до самых 90-х. Сербия того времени была самым патриархальным уголком Европы, как выразился один русский корреспондент: «настоящим мужицким царством». Классовая структура Сербии была чрезвычайно гомогенна — 87% населения составляли мелкие и средние крестьяне, а крупной буржуазии как экономической силы практически не было.

Грозные Балканы пали под натиском немецко-итальянских войск всего за полторы недели. В первую очередь по причине массового коллаборационизма нацменьшинств, для которых серб был страшнейший враг и оккупант, в то время как немецко-итальянский фашист — друг, брат и освободитель. После безоговорочной капитуляции Югославии для сербов настали не лучшие из времен. Выбравшиеся из-под их карательной пяты хорваты, получив власть и силу, воспользовались ею с полной самоотдачей: сербам припомнилось все. И «начертания», и убийство Франца Фердинанда, и расстрел парламента, и изнасилованный труп королевы Драги, и, конечно же, несуществующая нация.


Хорваты с головой сербского священника

Радикальное хорватское меньшинство в лице усташей принялось за то, чему за столетия проживания в горах было обучено в совершенстве — к отрезанию голов, и уже отнюдь не баранам. Начался настоящий геноцид, а осколки былой дружбы послужили отличным материалом для строительства концлагерей (например, Ясиновац). Сербы на Балканах примерили на себя роль немецких евреев. Банды усташей врывались в сербские села и вытворяли зверства, вводившие в оторопь даже немецко-итальянских фашистов. Глубоким отражением этого культурного шока стало письмо, написанное генералом Александром Лузаном и адресованное лично Муссолин
«Дуче! Моя безграничная верность Вам, надеюсь, дает мне право в некоторых вещах отклониться от строгого военного протокола. Поэтому я и спешу описать вам одно событие, при котором я лично, три недели назад, присутствовал. Объезжая окружные местечки Столац, Чаплину и Любинье (между 60 и 130 км. на север от Дубровника) — узнаю от наших офицеров разведки, что усташи Павелича, в предшествюущий день, совершили какое-то преступление в одном селе (Пребиловци) и, когда об этом станет известно, местные Сербы снова будут встревожены. Мне не хватает слов описать то, что я там обнаружил. В большом школьном кабинете я застал зарезанную учительницу и 120 ее учеников! Ни один ребенок не был старше 12 лет! Преступление — неуместное и невинное слово — это превосходило всякое сумасшествие! Многим отсекли головы и расположили их на школьных лавках. Из распоротых животов усташи вытащили кишки и, как новогодние гирлянды, развесили их под потолком и гвоздями вбили в стены! Рой мух и невыносимое зловоние не позволяли здесь долго задерживаться. Я заметил початый мешок соли в углу и с ужасом установил, что их резали медленно, посыпая солью шеи! И, когда мы уходили, с задней лавки послышался детский стон. Посылаю двух солдат посмотреть, в чем дело. Вытащили одного ученика, еще был жив, дышал с наполовину рассеченным горлом! На своей машине я отвожу это бедное дитя в нашу военную больницу, приводим его в сознание и от него узнаем полную истину о трагедии.

Преступники, прежде всего, изнасиловали учительницу сербку (ее имя Стана Арнаутович) и затем убили ее перед детьми. Насиловали и девочек от восьми лет. Все это время играл насильно приведенный оркестр Цыган и бил в тамбуры! К великому стыду нашей, римской церкви — и один Божий человек, местный священник, во всем этом участвовал! Мальчик, которого мы спасли, быстро поправился. И как только затянулась рана, по нашему недосмотру сбежал из больницы и пришел в свое село, чтобы найти родственников. Мы послали за ним патруль, но безуспешно: он нашел его заколотым на пороге дома! Из тысячи с чем-то душ, в селе больше никого нет! В тот же день (это мы обнаружили позднее), когда совершено преступление в школе, усташи схватили еще 700 жителей села Пребиловци и всех их бросили в яму или зверским образом на пути к яме убили. Спаслось только около 300 мужчин: только им удалось прорвать усташский обруч вокруг села и сбежать в горы! Эти 300 выживших сильнее самой элитной дивизии Павелича! Все, что они могли потерять, они потеряли! А таких сел, как Пребиловци, полна Герцеговина, Босния, Лика, Далмация. Вырезание сербов достигло таких размеров, что в тех краях загрязнены многие водные источники. Из одного источника в Поповом поле, недалеко от ямы, в которую сброшено 4 000 Сербов, потекла красная вода, лично в этом убедился! На совесть Италии и нашей культуры падет несмываемое пятно, если, пока еще есть время, мы не дистанцируемся от усташей и не предотвратим, чтобы нам приписали поддержку их безумства!»

Письмо оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, я не смог найти ни одного источника, подтверждающего его достоверность, из чего можно сделать вывод, что оно выдумано сербской пропагандой. С другой стороны, в нем описаны реальные события — убийство 700 жителей Пребиловцев, действительно, имело место в августе 1941 года. Что интересно, все убитые были женщинами и детьми, в то время как 300 горячих сербских мужчин спрятались в ближайшем лесу, отдав усташам на заклание свои семьи — содержимое письма в точности до деталей совпадает с имеющимися хрониками. Также имеются сведения о случившейся неподалеку в то же время некоей резне в школе, очень похожие на описанное в письме, только там говорится о разбитии о стены пятидесяти младенцев. Так что вне зависимости от того, правдиво это письмо или выдумано, все описанное, действительно, недалеко от реального положения дел.


Хорватская резня пилой

Не стоит удивляться столь сердобольной оценке итальянским фашистом, испытавшим культурный шок от наблюдения за братскими отношениями горячих южных славян. Вопреки широко распространенному мнению о зверствах второй мировой, немцы к непосредственно садизму как раз были не склонны. Немцы, как цивилизованные европейцы, более склонялись к дистанционному способу умерщвления через газ, холод, голод или расстрел. Например, трудно представить себе рядового немецкого солдата, отрезающего груди советской крестьянке или выкалывающего глаза ее ребенку. Немецкий солдат не испытывал глубокой личной неприязни к жителю оккупированной территории, т.к. никогда в жизни с ним не пересекался. Ему просто было похуй — ну вымрет пол-Ленинграда от голода, и ладно. Для того, чтобы ты стал прямо-таки военным маньяком, ты должен испытывать именно неприязненные чувства, которые формируются в ходе многолетнего соседства с накопившимся благодаря ему неподъемным грузом противоречий. И у жителей Балкан этих противоречий было в избытке, поэтому если немецкому солдату было достаточно просто застрелить противника (при этом гражданское население они чаще, все-таки, не трогали), то хорвату или сербу недостаточно было ликвидировать вражеский элемент, он испытывал глубочайшее физиологическое удовлетворение именно от его мучений.

Кстати, пусть и не с таким накалом, но это правило в той же мере относилось и к оккупированным территориям СССР. Самые лютые зверства фашистов, как известно, выпали на Беларусь. Не составляет труда раздобыть список уничтоженных со всеми жителями белорусских деревень в период оккупации. При желании можно найти и названия операций, в ходе которых уничтожались эти люди (зимнее волшебство, треугольник и т.д.), а также посмотреть, какие подразделения эти операции воплощали в жизнь. Узнав номера батальонов, можно найти и списки отдельных их членов. И каково же будет ваше удивление, когда вы обнаружите в этих списках преобладающие большинство славянских и прибалтийских имен. Например, перечень членов славящегося своими зверствами 118-го батальона шуцманшафта начинается с имени Константин Смовский. Немцы же не дураки, они руководили спецоперациями, в то время как всю грязную работу выполняли местные. И выполняли ее отнюдь не вынужденно, а с настоящим энтузиазмом: одни мстили соплеменникам за то, что после революции потеряли все (включая собственные семьи), другие — за голодомор (Украина), третьи — за оккупацию (Прибалтика). У кого-то русские партизаны сожгли хату, чтоб в ней не мог переночевать немец, после чего он с радостью начинал мстить, пополняя собой карательные батальоны, у кого-то отжали хату сталинские НКВДшники, кто-то мстил за донос. Кто-то проявлял усердие сугубо из классовых соображений, кто-то — из националистических. Но сути это не меняло: большинство историй с загонами селюков в сараи и поджиганиями воплощались в жизнь руками русских, украинцев, белорусов и прибалтов. Нелишним будет напомнить и о том, что диверсанты по типу Зои Космодемьянской уничтожали русские деревни, а потому сдавали их как правило сами русские крестьяне, Ту же Зою они хотели ее растерзать и принимали самое непосредственное участие в пытках. Считается, что Космодемьянской после смерти отрезали грудь, кто конкретно это сделал неизвестно, но я уверен, что именно крестьяне. Во всяком случае известно, что они еще долго не могли успокоиться и охаживали палками остывающий в петле труп.

Также уместно напомнить о том, что самый результативный палач второй мировой, убивший не менее тысячи русских, носил имя Антонина Макарова («Тонька-пулеметчица»). Так что большинство историй с загнанными в сарай и живьем сожженными селюками — это дело рук как раз местных коллаборантов. Я это называю «Гражданской войной 2.0», когда население, выйдя из-под контроля советской власти, стало выплескивать друг на друга те самые накопившиеся обиды. Об этом тоже будет статья. И поскольку в Югославии население было куда более диким, горным и баранорезательным, а противоречия — куда более серьезными и глубинными, то зверства местных против местных там приобрели откровенно сакральный смысл. При этом, говоря о преступлениях усташей, не следует забывать о том, что со стороны сербских четников-партизан зверства были не менее масштабными и изощренными.
По ходу войны количество расправ усташами превалировало над успехами их оппонентов на этом же поприще. Благодаря формированию сети концлагерей, насилие усташей было более результативным. Однако с падением стран оси в 45 году сербские четники полностью наверстали упущенное, за один лишь май месяц догнав усташей по количеству жертв: пиздец, который наступил в Хорватии и Словении при занятии территорий сербами, неописуем, ведь месть — это блюдо, которое подают непрожаренным, со свежей кровью. Например, Грозду Будак, дочь видного хорватского политического деятеля, распилили по вертикали ножовкой (причем пилить начали отнюдь не сверху), вырезали сердце и зажарили на вертеле.

А вот описание действий некоей сербской партизанки Мили из хорватских источников (очевидно, предвзятые, хотя… зная специфику региона — ничуть не удивлюсь) во время торжественно-победной майской резни в Кочевском Роге 45 года (тогда было выпилено ок. 12 000 человек):

«Ее собственным изобретением было т.н. «соленое усташское сердце», это когда еще живому человеку вскрывали грудную клетку и извлекали его сердце (прим. сегодня такой вид казни распространен в Латинской Америке среди наркокартелей. По невероятному стечению обстоятельств незадолго до написания статьи смотрел в интернете видеоролик из Мексики именно с этой процедурой). Другой «специализацией» Мили было забивать гвозди в голову живым людям. При этом она неизменно спрашивала у уже полумертвых от болевого шока жертв: «сумела ли я выбить из твоей головы Независимое Государство Хорватию?»

Партизанки под руководством комиссарши «Мили» садистски пытали мужчин, но еще более свирепствовали по отношению к женщинам. Они ножами убивали беременных с еще не родившимися детьми, монахинь и верующих женщин, подвергшихся многократному изнасилованию, они перед казнью связанными и голыми заставляли под звуки гармошки танцевать козарское коло и петь: «мы шлюхи, мы бляди и хорватский мусор, мы монахини, самое большое дерьмо на свете».

Юре свидетельствовал, что партизанок не требовалось уговаривать прибегнуть к пыткам. Они добровольно и с незаурядной фантазией мучили своих жертв обеих полов, прижигая им гениталии, заталкивая разнообразные предметы женщинам во влагалище, а мужчинам в анальное отверстие. Тяжело изуродованным жертвам мочились и испражнялись на раны и на лицо. Каждый новый особо зверский поступок по отношению к своей жертве на Кочевском Роге сопровождался взрывом всеобщего поощрения, публичного одобрения и ликованием преступников. (Прим.: действительно, по жестокости на войне женщины на десять световых лет опережают мужчин. Те же узники нацистских концлагерей традиционно отмечали, что самая жесть была в тех лагерях, где надзирателями были женщины. В искушенности пыток им не было равных, причем все показания свидетельствуют о том, что наиболее изощренно бабы измывались над бабами. Ярчайший пример — Ирма Грезе. Что интересно, многие подмечали у женщин-карателей одну интересную черту — они были нимфоманками, склонными к промискуитету. Судя по тому, что пишут про Грезе, ее переебло чуть ли не все СС; наша Тонька-пулеметчица страдала той же слабостью. Женскому садимзу во время войн у нас как раз будет посвящена одна из следующих статей).

Отдельная группа палачей-живодеров с навыками обвальщиков мяса, которых выделили Симо и Миля, сдирали кожу с живых людей. Эти «товарищи» имели привилегированный статус в карательном подразделении, их самих называли «специалисты», а их изуверское занятие — «специальной обработкой». Эти «специалисты» подвешивали своих жертв вниз головой на деревянные кресты и, не торопясь, снимали с них кожу с ног до головы (прим.: нечто подобное делали в отношении советских солдат афганские моджахеды, там эта процедура называлась «Красный тюльпан»). Крики, которые испускали жертвы, были аналогичны визгу животных. Таким способом, например, был убит священник Михович Лайош, которого распяли на дереве вниз головой. Его изуродовали до неузнаваемости, вставив в рот отрезанный пенис а в пах на место отрезанного пениса — распятие.
…
Множество людей в ямах были еще живы, и тогда убийцы бросали вслед им ручные гранаты. Некоторые гранаты, попавшие прямо в людей, вызывали то, что через отверстие из ямы наружу вылетали фрагменты человеческих тел и попадали прямо на людей. Вопреки всему этому, многие люди в ямах оставались живы, и из бездны доносились раздирающие душу крики о помощи и просьбы их прикончить. Легко раненые пытались самостоятельно выбраться из ямы и их приходилось, как утверждал Юре, «убивать по нескольку раз». Но все это являлось еще относительно «мягкой» частью всего ужаса. Палачи не могли удержаться от больного наслаждения пыток и мучений своих жертв.
Почти все девочки и женщины перед убийством были изнасилованы. Изнасилования были открытыми, групповыми и очень жестокими. Юре свидетельствует, что видел на Кочевском Роге и изнасилования мальчиков и взрослых мужчин. Это совершала группа мясников во главе с командиром Симо»
Сегодня в Сербии зверства хорватских усташей возвели в настоящий культ, сделав одним из столпов великосербской пропаганды, дескать, видите какие они, клятые хорватские нацисты, вот как мы несчастные натерпелись от них. Хотя количество жертв мирного населения с обеих сторон приблизительно равно и составляет по 300 000-400 000 человек.

А после войны начался долгожданный мир, но как показала история, и этот мир оказался сколь хрупок, столь и недолог… Дикарям какой мир не дай — разобьют, аки фарфоровую вазу из Китая 15 века.

Продолжение следует.