Україна
  • 3162
  • Российского солдата нужно не ненавидеть, а уничтожать. Для его же пользы, чтобы меньше успел совершить зла – священник Виктор Маринчак

    www.pravda.com.ua/rus/articles/2022/04/17/7339923/
    «Не я бью – ива бьет» – традиционное поздравление в Вербное воскресенье, которое в этом году приходится на 17 апреля.

    Война придает новые оттенки смыслов даже в те традиции, которые складывались столетиями. Сегодня, слыша фразу «ива бьет», упоминаются не только посвященные в церкви ветви, но и зенитно-ракетный комплекс «Ива», находящийся на вооружении русской армии.

    Преподаватель Харьковского национального университета Виктор Маринчак – из тех людей, которые хорошо разбираются в настоящем и при этом умеют не путать его с тем, что не способна отменить даже война.

    Помню улыбку Виктора Маринчака со студенческих времен. Он читал историю языка и поступление в славянскую филологию. Студенты любят не всех преподавателей. Еще меньше становятся для них олицетворением университета. И вспоминаются потом всю жизнь.

    Помню, как удивился, узнав, что в начале 90-х Виктор Маринчак стал отцом Виктором. Его прихожане – студенты, преподаватели университета, поэты, актеры, правозащитники.

    Еще больше удивляло то, что доцент кафедры русского языка стал священником Украинской автокефальной православной церкви.

    Храм Иоанна Богослова, превращенный коммунистами в склад, разрушенный Второй мировой, так и стоявший в руинах, Виктор Маринчак отстроил.

    В 2013-м он стал известен всему Харькову. Как «духовник Майдана». Совершал молитвы возле памятника Шевченко, где собирался Майдан.

    Сегодня отец Виктор остается в Харькове и проводит богослужения под артобстрелами.

    «Украинская правда» поговорила с отцом Виктором Маринчаком о ненависти к врагу, о том, чем полезен страх, о фатализме и человечности, о пользе катастрофизма и о том, как «разимперить» русистику.

    Преподаватель Харьковского национального университета Виктор Маринчак – из тех людей, которые хорошо разбираются в настоящем и при этом умеют не путать его с тем, что не способна отменить даже война
    «Беда отступит. Ценности, ради которых мы терпим страдания, останутся»
    – Ненависть к врагу – естественное состояние. При этом считается, что ненависть разрушает прежде всего ненавидящего. Как вы, священник, решаете лично для себя этот вопрос?

    – Ненависть действительно опустошает и обжигает душу. Но люди с подобным моим опытом сейчас не разгораются этим чувством. Потому что мы дышали сгаром войны восемь лет.

    Сколько украинских воинов я за это время отпел, среди них и тех, кого лично знал, как Андрея Бутыльского или Максима Копылова.

    И хорошо мне было известно от живых свидетелей, что происходило в ОРДЛО на подвалах.

    Еще до большого вторжения я время от времени просматривал ролики с Джохаром Дудаевым, у которого не было до россиян ненависти, только отвращение и презрение, именно такие, которые описал Лев Толстой в Хаджи-Мурате.

    По-моему, ненависть – горячее чувство, похожее на обиду. Его чувствуют по отношению к тем, кто вроде бы был близким, другом, братом и неожиданно проявил себя врагом.

    Именно те, кто плохо знает историю и кто не приобщался мнением в последние годы к нашей войне на Востоке, сейчас могут быть застигнуты неожиданностью. Как такое может быть, они же веками называли себя братьями?

    Чтобы избавиться от ненависти, надо хорошо понимать, что это твой враг, смысл существования которого в том, чтобы уничтожать нас как народ.

    Он декларирует необходимость деукраинизации Украины, ее деевропеизации. Ему нужно удовлетворить свою жажду убивать, унижать, осквернять. Для него нет никаких тормозных устройств. Он готов убивать детей и рожениц, насиловать десятилетних девушек, ездить по телам изнасилованных танками, разрушать больницы и роддома.

    – Как это абсолютное зло в человеческом образе вписать в свою картину мира?

    – Настоящий враг напоминает то, в чем нет ничего человеческого – землетрясение, цунами, саранчу, чуму, вирусную инфекцию.

    Но ведь эти вещи не вызывают ненависти. Их нужно остерегаться, останавливать, сопротивляться, уничтожать эмбрионы чумы или крыс. И все.

    Надо признать, что мы ошибались, если воспринимали русских как братьев, а русского солдата как человека, и переключить себя на восприятие его как изверга.

    И уже не ненавидеть, а просто уничтожать, потому что он сам выбрал служить сатане и делает это с упоением, вдохновением, садистическим наслаждением.

    Уничтожай для его же пользы – чтобы меньше успел совершить зла.

    – Невозможно не бояться за детей, родных. Сможем ли мы вылечиться от страха после войны?

    – Страх есть природное чувство. На войне совсем не боится только сумасшедший.

    Но страх вызывает сильную энергию, которую можно использовать для эффективного действия. Тогда ужас отступает. Действие – способ его преодоления.

    Когда закончится война и опасность не будет давить на нас, особенно касающаяся наших близких, тогда наша любовь, освободившись от давления, усовершенствуется и полностью преодолеет страх.

    И главное: мы войдем в мирную жизнь с большим опытом преодоления страха в самых ужасных условиях.

    Виктор Маринчак: «Надо признать, что мы ошибались, если воспринимали россиян как братьев, а русского солдата как человека, и переключить себя на восприятие его как изверга»
    – Еще одно чувство испытывает большинство сейчас: фатализм. Это поможет выдержать?

    – Фатализм свойственный язычникам и атеистам. И для них это играет определенную положительную роль.

    Это стойкость стоика, способного принять свою судьбу, какой бы она ни была: выполняй должное, и будь что будет. Это мужество лучших атеистов перед лицом того, что Сартр называл Ничто.

    Христианин тоже получает «мужество быть» – это выражение Пауля Тиллиха. Действительно, нужно мужество, чтобы быть в этом жестоком мире – со всей нашей обреченностью.

    Но христианин не верит в судьбу с заглавной буквы, в фортуну или фатум. Он верит в промысел Божий, дающий осмысленность всему, что с нами происходит.

    И это не фатализм, то есть не принятие судьбы как слепой удачи, случая или злого фатума.

    Снова и снова: ты принимаешь волю Божию и вместе с тем – веру в то, что Бог наделил глубоким смыслом все, что происходит с тобой. Ты, возможно, это содержание еще не видишь, но оно есть, и это дает осмысленность твоей жизни и испытанием, и страданием, и даже смерти.

    – Мы сейчас стали более человечными друг к другу. Хочется быть честнее, требовательнее к себе. Не лгать, не лицемерить. Это явление, которое потом тоже растворится во злобе дня?

    – Дело в том, что эта война является войной за наш ценностный выбор. Речь идет о гражданских и личных свободах, о правах человека и демократии, но здесь присутствует также нравственное измерение.

    Все это оказывает влияние на общественное поведение, на человеческие отношения. С другой стороны, общая беда всегда изменяет к лучшему взаимодействие между людьми.

    Беда отступит. Ценности, ради которых мы терпим испытания и страдания, останутся.

    – Как объяснить себе то, что происходит сейчас? Не с точки зрения момента, а с бытийного. Искупление? Жертвоприношение? Испытание-инициация?

    – Я думаю, что происходит синтез ценностного содержания общественного сознания, психологии, поведения.

    Ценностное содержание связано с присущим нашему обществу свободолюбием, приверженностью демократии, с отвращением к авторитаризму или деспотизму, способностью к самоорганизации и объединению в критических обстоятельствах, социальной активностью и креативностью в деятельности, а также стойкостью и мужеством.

    Катастрофа захватнической войны, развязанной Россией, вызвала необходимость мгновенного синтеза этих моделей.

    Надо отметить, мы прошли несколько этапов получения нашей идентичности: Революция на граните, акция «Украина без Кучмы», Оранжевая революция.

    Переломным стало время Революции достоинства, которая в буквальном смысле сопровождалась жертвоприношением и поэтому великой искуплением. Офиром, после которого общество прошло точку невозвращения. В первую очередь в империю, потому что последняя революция и была антиимперской. Что неизбежно усложнило наши отношения с Россией.

    И теперь у нас последняя, ​​решающая война с империей зла. Речь идет о том, быть или не быть украинской нации и государству. Враг хочет нас уничтожить.

    По словам Ивана Франко:

    «Это последняя война! Это до боя

    Человечество со зверством становится».

    Виктор Маринчак: «Беда отступит. Ценности, ради которых мы терпим испытания и страдания, останутся»
    «Война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась»
    – Почему вы отказались эвакуироваться из Харькова?

    – Мне советовали и советуют уехать из города. Но ведь я не просто пенсионер. Я священник. И пока хоть доля моей паствы есть в городе, я не имею права ее покинуть. Люди должны иметь возможность опереться на мою молитву, мое слово, мои действия.

    Мне нельзя бояться. К тому же мне в первый месяц войны исполнилось 77 лет. Я давно все продумал до конца и готов ко всему.

    – Вы сейчас в Харькове – под обстрелами и взрывами. Изменило ли это вас, вашу личность?

    – Пребывание под взрывами и авианалетами, как мне кажется, личность не меняет. Просто становится более выразительным для тебя, кто ты. То есть идентичность кристаллизуется.

    Я очень высоко ценю катастрофические обстоятельства. Они требуют четкой определенности: кто есть кто.

    Впервые это когда-то почувствовал во время Революции на граните. Я выступил на митинге у университета. И сразу некоторые из коллег перестали со мной здороваться.

    Подобное было и во время Оранжевой Революции.

    Теперь так же. Кто эвакуируется, кто идет добровольцем. Кто-то волонтер, кто-то потребитель.

    Наши священники молятся о Украине и нашей победе даже на оккупированной территории. Имен пока не называем. Но и тот, и другой, и третий священник служит, ходит по домам, организует взаимопомощь. Даже животных подкармливает.

    Виктор Маринчак: «В это время нельзя жить вымышленными чувствами. Все ложное, неискреннее, несущественное отстраняется без напряжения, просто потому, что нет ни времени, ни сил для второстепенного»
    – А как война изменила ваше мировосприятие?

    – Мировоззрение тоже кристаллизуется. Я верил в свой народ, несмотря на то, что после Богдана Хмельницкого историю нашу, по словам Владимира Винниченко, без брома читать невозможно.

    Несмотря ни на что, народ сохранял свою идентичность. Хотя пережил век русификации, гибель «Расстрелянного возрождения», три голодомора, тотальные репрессии, переселения. Все равно вставал из руины.

    Я гордился им во время двух революций XXI века. Но все равно те качества, которые проявились после 24 февраля 2022-го, поразили и вызвали свитозрительный, почти тектонический, смещение. Ибо только теперь мы навсегда покончили с внушаемой нам «старшим братом» неполноценностью.

    С другой стороны, бесконечные поражения XVII-XX веков вызвали трактовку нашего народа как стойкого, стоического страдальца, мученика, слишком долго не являвшегося субъектом собственной истории.

    Уже после революции достоинства субъектность общества явила себя. Но только сейчас можно сказать однозначно: это героический народ, народ-победитель, народ, который в битве с ожесточенным врагом стал не просто субъектом собственной истории, но лидером в борьбе за ценности свободы, правды и света.

    Таким нас сейчас видит мир. И мы все по-настоящему увидели это во всей полноте только сейчас.

    Личность тоже идет к более четкой самоопределенности. Катастрофические обстоятельства требуют очерченной иерархии ценностей. Случайное, маргинальное, не говоря уже о фальшивом, отвергается.

    В это время нельзя жить придуманными чувствами. Все ложное, неискреннее, несущественное отстраняется без напряжения, просто потому, что нет ни времени, ни сил для второстепенного.

    – На каких неожиданных мыслях вы себя ловили за это время?

    – Ничего удивительного и неожиданного в моих мыслях и поступках нет. Ибо многое было продумано заранее. Поэтому линия поведения осталась предсказуемой.

    Неожиданно для меня разве что внутреннее спокойствие и эмоциональная сдержанность. Я понимаю, что шокирующие впечатления подчас сопровождаются анестезией чувств. С другой стороны, понятно, что многолетняя молитвенная практика приводит к определенному внутреннему равновесию, к обладанию собой.

    И все же иногда удивляюсь, наблюдая спокойствие тогда, когда должны появиться гнев, ярость, ужас, отчаяние, смертельная тоска. Когда что-то подобное приближается, я включаю молитву и отступает.

    Я все вижу и понимаю, рационально оцениваю опасность или катастрофичность положения или ужасающий трагизм ситуации.

    Я знаю, что когда-нибудь, когда все закончится, каждое такое воспоминание будет вызывать шквал эмоций. Но теперь они скрыты от меня самого, пожалуй, потому, что нужно лучше выполнять свой долг.

    – На что, кроме веры, вы опираетесь в условиях, когда будущее не видно в дыму?

    – Точка опоры для меня в принятом мной изначально принципе: война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам.

    Мы продолжаем служить по расписанию, хоть и упрощенному через комендантский час. Это подразумевает соответствующую подготовку.

    Я продолжаю общаться с прихожанами, хотя теперь чаще по телефону и другим средствам связи.

    Жизнь не остановилась. Оно продолжается. Мы действуем, несмотря на то, что рядом падают ракеты и бомбы, с уверенностью, что доживем до победы и восстанавливаем то, что сейчас в руинах.

    Виктор Маринчак: «Война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам»
    «Из-за катастрофы проходят магистрали мировой истории и судьбы каждого человека»
    – Сейчас все читают только новости. Художественную литературу читать невозможно. Что вы читаете?

    – Я читаю не только новости, но и аналитику, причем и культурологическую и социально психологическую включительно.

    Читаю и Жадана, и Костенко, и харьковского поэта Виктора Бойко.

    Понятно, что читаемое актуально для нашего времени. Вспомнилось стихотворение Тычины времени Второй мировой «Я утверждаюсь». Упоминаются его «Золотой говор», «На Аскольдовой могиле», «Скорбная мать», которые духовно отвечают запросам нашего времени.

    Вспоминается Евгений Плужник, который, возможно, лучше отразил свое время с его неумолимой жестокостью и с необходимостью выработать духовный ответ на вызовы сил зла.

    Сейчас приобретает чрезвычайную значимость литература, отражающая экзистенцию человека в водовороте социальных и геополитических катастроф. Здесь нам нужны драмы Леси, поэмы Лины, проза, либретто, лирика Жадана, пьесы и либретто выдающегося харьковского драматурга Дмитрия Тернового.

    Начал перечитывать Тараса Шевченко, поняв наконец, почему он то и дело настаивает на том, кто наш главный враг.

    Шевченко первым четко сформулировал национальную идею, актуальную и в его, и в наше время как идею свободы, казацкой демократии. И как идею борьбы, кровавой и жестокой, не до кончины, к победе с Российской империей и москалем как носителем изуверской жестокости и ярости, сатанинского зла по отношению к Украине и украинцам.

    В поэмах «Сон», «Кавказ» он поставил диагноз московщине и московитам, который подтвердился в чеченских войнах 90-х годов ХХ века и в нынешней войне.

    – Не чаще всего сегодня цитируют Адорно, который говорил: «Писать стихи после Освенцима – варварство». Чувствуете ли вы что-нибудь подобное сегодня?

    – Человек, которого сегодня цитируют не менее часто, чем Адорно, заключенный нацистского концлагеря, психолог Виктор Франкл подчеркивал, что нужно в самых страшных условиях искать или творить смысл своего существования, охватывающий и жизнь, и страдание, и смерть.

    И даже когда ты находишься в царстве смерти, у тебя есть выход – в духовную жизнь, которая никакая СС, никакая смерть не может разрушить.

    Формы духовной жизни могут быть разными.итозрительный, почти тектонический, смещение. Ибо только теперь мы навсегда покончили с внушаемой нам «старшим братом» неполноценностью.

    С другой стороны, бесконечные поражения XVII-XX веков вызвали трактовку нашего народа как стойкого, стоического страдальца, мученика, слишком долго не являвшегося субъектом собственной истории.

    Уже после революции достоинства субъектность общества явила себя. Но только сейчас можно сказать однозначно: это героический народ, народ-победитель, народ, который в битве с ожесточенным врагом стал не просто субъектом собственной истории, но лидером в борьбе за ценности свободы, правды и света.

    Таким нас сейчас видит мир. И мы все по-настоящему увидели это во всей полноте только сейчас.

    Личность тоже идет к более четкой самоопределенности. Катастрофические обстоятельства требуют очерченной иерархии ценностей. Случайное, маргинальное, не говоря уже о фальшивом, отвергается.

    В это время нельзя жить придуманными чувствами. Все ложное, неискреннее, несущественное отстраняется без напряжения, просто потому, что нет ни времени, ни сил для второстепенного.

    – На каких неожиданных мыслях вы себя ловили за это время?

    – Ничего удивительного и неожиданного в моих мыслях и поступках нет. Ибо многое было продумано заранее. Поэтому линия поведения осталась предсказуемой.

    Неожиданно для меня разве что внутреннее спокойствие и эмоциональная сдержанность. Я понимаю, что шокирующие впечатления подчас сопровождаются анестезией чувств. С другой стороны, понятно, что многолетняя молитвенная практика приводит к определенному внутреннему равновесию, к обладанию собой.

    И все же иногда удивляюсь, наблюдая спокойствие тогда, когда должны появиться гнев, ярость, ужас, отчаяние, смертельная тоска. Когда что-то подобное приближается, я включаю молитву и отступает.

    Я все вижу и понимаю, рационально оцениваю опасность или катастрофичность положения или ужасающий трагизм ситуации.

    Я знаю, что когда-нибудь, когда все закончится, каждое такое воспоминание будет вызывать шквал эмоций. Но теперь они скрыты от меня самого, пожалуй, потому, что нужно лучше выполнять свой долг.

    – На что, кроме веры, вы опираетесь в условиях, когда будущее не видно в дыму?

    – Точка опоры для меня в принятом мной изначально принципе: война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам.

    Мы продолжаем служить по расписанию, хоть и упрощенному через комендантский час. Это подразумевает соответствующую подготовку.

    Я продолжаю общаться с прихожанами, хотя теперь чаще по телефону и другим средствам связи.

    Жизнь не остановилась. Оно продолжается. Мы действуем, несмотря на то, что рядом падают ракеты и бомбы, с уверенностью, что доживем до победы и восстанавливаем то, что сейчас в руинах.

    Виктор Маринчак: «Война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам»
    «Из-за катастрофы проходят магистрали мировой истории и судьбы каждого человека»
    – Сейчас все читают только новости. Художественную литературу читать невозможно. Что вы читаете?

    – Я читаю не только новости, но и аналитику, причем и культурологическую и социально психологическую включительно.

    Читаю и Жадана, и Костенко, и харьковского поэта Виктора Бойко.

    Понятно, что читаемое актуально для нашего времени. Вспомнилось стихотворение Тычины времени Второй мировой «Я утверждаюсь». Упоминаются его «Золотой говор», «На Аскольдовой могиле», «Скорбная мать», которые духовно отвечают запросам нашего времени.

    Вспоминается Евгений Плужник, который, возможно, лучше отразил свое время с его неумолимой жестокостью и с необходимостью выработать духовный ответ на вызовы сил зла.

    Сейчас приобретает чрезвычайную значимость литература, отражающая экзистенцию человека в водовороте социальных и геополитических катастроф. Здесь нам нужны драмы Леси, поэмы Лины, проза, либретто, лирика Жадана, пьесы и либретто выдающегося харьковского драматурга Дмитрия Тернового.

    Начал перечитывать Тараса Шевченко, поняв наконец, почему он то и дело настаивает на том, кто наш главный враг.

    Шевченко первым четко сформулировал национальную идею, актуальную и в его, и в наше время как идею свободы, казацкой демократии. И как идею борьбы, кровавой и жестокой, не до кончины, к победе с Российской империей и москалем как носителем изуверской жестокости и ярости, сатанинского зла по отношению к Украине и украинцам.

    В поэмах «Сон», «Кавказ» он поставил диагноз московщине и московитам, который подтвердился в чеченских войнах 90-х годов ХХ века и в нынешней войне.

    – Не чаще всего сегодня цитируют Адорно, который говорил: «Писать стихи после Освенцима – варварство». Чувствуете ли вы что-нибудь подобное сегодня?

    – Человек, которого сегодня цитируют не менее часто, чем Адорно, заключенный нацистского концлагеря, психолог Виктор Франкл подчеркивал, что нужно в самых страшных условиях искать или творить смысл своего существования, охватывающий и жизнь, и страдание, и смерть.

    И даже когда ты находишься в царстве смерти, у тебя есть выход – в духовную жизнь, которая никакая СС, никакая смерть не может разрушить.

    Формы духовной жизни могут быть разными.итозрительный, почти тектонический, смещение. Ибо только теперь мы навсегда покончили с внушаемой нам «старшим братом» неполноценностью.

    С другой стороны, бесконечные поражения XVII-XX веков вызвали трактовку нашего народа как стойкого, стоического страдальца, мученика, слишком долго не являвшегося субъектом собственной истории.

    Уже после революции достоинства субъектность общества явила себя. Но только сейчас можно сказать однозначно: это героический народ, народ-победитель, народ, который в битве с ожесточенным врагом стал не просто субъектом собственной истории, но лидером в борьбе за ценности свободы, правды и света.

    Таким нас сейчас видит мир. И мы все по-настоящему увидели это во всей полноте только сейчас.

    Личность тоже идет к более четкой самоопределенности. Катастрофические обстоятельства требуют очерченной иерархии ценностей. Случайное, маргинальное, не говоря уже о фальшивом, отвергается.

    В это время нельзя жить придуманными чувствами. Все ложное, неискреннее, несущественное отстраняется без напряжения, просто потому, что нет ни времени, ни сил для второстепенного.

    – На каких неожиданных мыслях вы себя ловили за это время?

    – Ничего удивительного и неожиданного в моих мыслях и поступках нет. Ибо многое было продумано заранее. Поэтому линия поведения осталась предсказуемой.

    Неожиданно для меня разве что внутреннее спокойствие и эмоциональная сдержанность. Я понимаю, что шокирующие впечатления подчас сопровождаются анестезией чувств. С другой стороны, понятно, что многолетняя молитвенная практика приводит к определенному внутреннему равновесию, к обладанию собой.

    И все же иногда удивляюсь, наблюдая спокойствие тогда, когда должны появиться гнев, ярость, ужас, отчаяние, смертельная тоска. Когда что-то подобное приближается, я включаю молитву и отступает.

    Я все вижу и понимаю, рационально оцениваю опасность или катастрофичность положения или ужасающий трагизм ситуации.

    Я знаю, что когда-нибудь, когда все закончится, каждое такое воспоминание будет вызывать шквал эмоций. Но теперь они скрыты от меня самого, пожалуй, потому, что нужно лучше выполнять свой долг.

    – На что, кроме веры, вы опираетесь в условиях, когда будущее не видно в дыму?

    – Точка опоры для меня в принятом мной изначально принципе: война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам.

    Мы продолжаем служить по расписанию, хоть и упрощенному через комендантский час. Это подразумевает соответствующую подготовку.

    Я продолжаю общаться с прихожанами, хотя теперь чаще по телефону и другим средствам связи.

    Жизнь не остановилась. Оно продолжается. Мы действуем, несмотря на то, что рядом падают ракеты и бомбы, с уверенностью, что доживем до победы и восстанавливаем то, что сейчас в руинах.

    Виктор Маринчак: «Война не есть повод для того, чтобы жизнь остановилась. Надо делать то, к чему привык, двигаться вперед по своим делам»
    «Из-за катастрофы проходят магистрали мировой истории и судьбы каждого человека»
    – Сейчас все читают только новости. Художественную литературу читать невозможно. Что вы читаете?

    – Я читаю не только новости, но и аналитику, причем и культурологическую и социально психологическую включительно.

    Читаю и Жадана, и Костенко, и харьковского поэта Виктора Бойко.

    Понятно, что читаемое актуально для нашего времени. Вспомнилось стихотворение Тычины времени Второй мировой «Я утверждаюсь». Упоминаются его «Золотой говор», «На Аскольдовой могиле», «Скорбная мать», которые духовно отвечают запросам нашего времени.

    Вспоминается Евгений Плужник, который, возможно, лучше отразил свое время с его неумолимой жестокостью и с необходимостью выработать духовный ответ на вызовы сил зла.

    Сейчас приобретает чрезвычайную значимость литература, отражающая экзистенцию человека в водовороте социальных и геополитических катастроф. Здесь нам нужны драмы Леси, поэмы Лины, проза, либретто, лирика Жадана, пьесы и либретто выдающегося харьковского драматурга Дмитрия Тернового.

    Начал перечитывать Тараса Шевченко, поняв наконец, почему он то и дело настаивает на том, кто наш главный враг.

    Шевченко первым четко сформулировал национальную идею, актуальную и в его, и в наше время как идею свободы, казацкой демократии. И как идею борьбы, кровавой и жестокой, не до кончины, к победе с Российской империей и москалем как носителем изуверской жестокости и ярости, сатанинского зла по отношению к Украине и украинцам.

    В поэмах «Сон», «Кавказ» он поставил диагноз московщине и московитам, который подтвердился в чеченских войнах 90-х годов ХХ века и в нынешней войне.

    – Не чаще всего сегодня цитируют Адорно, который говорил: «Писать стихи после Освенцима – варварство». Чувствуете ли вы что-нибудь подобное сегодня?

    – Человек, которого сегодня цитируют не менее часто, чем Адорно, заключенный нацистского концлагеря, психолог Виктор Франкл подчеркивал, что нужно в самых страшных условиях искать или творить смысл своего существования, охватывающий и жизнь, и страдание, и смерть.

    И даже когда ты находишься в царстве смерти, у тебя есть выход – в духовную жизнь, которая никакая СС, никакая смерть не может разрушить.

    Формы духовной жизни могут быть разными.лавное, что оно преодолевает смерть, обретая смысл, осмысленную экзистенцию. В этом тоже состоит и функция поэзии, да и в целом искусства.

    В том, что делает враг в Буче, Ирпене, Изюме или на Северной Салтовке, нет никакого смысла. И нам нужно в стихах, музыкальных произведениях или картинах обретать этот смысл.

    Один из путей – через постижение боли и смерти, через выработку адекватного отношения к ним.

    Так пропускает весь ужас из-за своих стихов моя дочь Наталья Маринчак, автор нескольких поэтических сборников. С первых дней войны она так получает осмысленный ответ на вызов ужасов.

    Можно приобретать смысл, противопоставляя смерти жизни, тьме – свет. Так делает ее подруга художница Даша Хрисанфова, живущая с ней после того, как в дом Даши залетела ракета. Даша каждое утро выставляет в интернете рисунки с таким настроением, которое можно почувствовать хотя бы через название одного из них: «Город неба. Город деревьев. Теплых. Свободных. Мы дома. Харьков».

    Поэзия и искусство возможны после Бучи и Мариуполя. Они необходимы.

    «Формы духовной жизни могут быть разными. Главное, что она преодолевает смерть, обретая смысл, осмысленную экзистенцию. В этом так же заключается и функция поэзии, да и в целом искусства»
    – Вы – доцент кафедры русского языка. Как изменилось ваше отношение к русскому языку за месяц войны?

    – У нас особенная кафедра. Еще в 1990 году она выступила с заявлением о том, что в Украине государственный язык может быть только один – украинский.

    В марте 2014 года кафедра обнародовала открытое письмо Путину, где содержалось обоснованное экспертное заключение относительно того, что русский язык и его носители в Украине не нуждаются в защите от РФ.

    Для меня русский язык – это язык литературы, поэзии, которой я являюсь поклонником и исследователем.

    Я знаю, мягко говоря, всю противоречивость русской языково-культурной картины мира. Давно знаю, что московские исследователи всячески ее украшают, скрывая все негативное, а в последнее время согласуясь с официальной доктриной «русского мира».

    Именно поэтому у меня есть понимание, что русистика в Украине должна быть профессиональным и объективным противовесом имперской, политически ангажированной русской филологии как идеологической служанке распропаганды.

    – На что опереться украинской русистике, чтобы ее разимперить?

    – Заметим, что русский официоз подвергался критике со стороны таких русских мыслителей, как Петр Чаадаев, Николай Бердяев, Георгий Федотов. Следует продолжить это направление исследований и критического анализа, который был в последнее время энергично фундирован в работах вроде книги Эвы Томпсон «Трубадуры империи», посвященной имперскому дискурсу русской литературы.

    Подобные исследования могут дать понимание современного «безудержности карамазовского», современных «бесов». В конце концов, они должны развеять мифы о «Святой Руси», об исключительности духовных качеств русского народа-Богоносца, о его мессианском предназначении быть «спасителем» всего мира.

    Также можем найти ответ на вопрос, почему так «страшно далеки от народа» в России имеющие совесть. Или почему такая пропасть между Россией Чехова, Чайковского и Левитана и Россией Путина и Лаврова. Почему эта нация превратилась в путинидов, шовинистов и нацистов ХХІ века – не просто варваров, а собственно слуг дьявола.

    Думаю, такая русистика нужна и Украине, и всему миру.

    А сама по себе речь может выразить все. Язык только оформляет идеологические, религиозные, мифологические, философские модели. На том же языке высказываются модели мира Путина-Лаврова и такого морального авторитета, каким был Сергей Аверинцев.

    И один и тот же Пушкин, с одной стороны, высказывал определенные гуманистические идеи, а с другой – формулировал главный для империи вопрос:

    «Славянские ль ручьи сольются в русском море,

    Оно ль иссякнет – вот вопрос».

    Виктор Маринчак: «Нам нужно сознательно настраивать общество на спокойное восприятие катастрофизма существования и на поиски достойных ответов на вызовы исторических и бытийных катастроф»
    – Мариуполь, Харьков, другие украинские города – в развалинах. Послевоенные дети будут расти среди руин. Наверное, педагогике, гуманитаристике нужно это учитывать, менять подход, чтобы избавиться от катастрофы в мировосприятии?

    – В понимании жизни, истории, религии, литературы я склонен к катастрофизму. Именно через катастрофы проходят магистрали мировой истории и судьбы каждого человека, они составляют самое существенное в ходе событий, к ним готовит нас и миф, и народное творчество, и религия.

    Разве крестная смерть Иисуса и дальнейшая история церкви не подтверждают это? Нам и следует сознательно настраивать общество на спокойное восприятие катастрофизма существования и на поиски достойных ответов на вызовы исторических и бытийных катастроф.

    Это необходимость в нынешних исторических условиях. Потому что пока северный сосед существует, нам нужно принять известный девиз: «Мы хотим жить. Наши соседи хотят видеть нас мертвыми. Это оставляет не слишком много пространства для компромиссов».

    Андрей Краснящих, для УП

    3 комментария

    avatar
    Послевоенные дети будут расти среди руин.
    Именно через катастрофы проходят магистрали мировой истории и судьбы каждого человека, они составляют самое существенное в ходе событий, к ним готовит нас и миф, и народное творчество, и религия.

    Я понимаю в какое время и каких обстоятельствах это сказано, но всё равно отмечу — нет ничего хорошего в том, что «миф, и народное творчество, и религия» постоянно готовят людей к катастрофам. Это не камень в огород Украины, это общее замечание. Украинцы наоборот молодцы, не смотря на ужасы этой войны им удаётся высоко держать планку оптимизма, но за детей страшно, потому что это будет целое поколение, видевшее войну своими глазами.
    +1
    avatar
    Война проявит все низменное и все высокое в тебе самом и в твоем ближайшем окружении. Здесь ты узнаешь цену дружбе, словам и поступкам. Мир после войны станет для тебя совсем другим, он станет явным и правдивым, а ты сам, если выживешь – станешь в разы сильнее. Когда над головой свистят мины, а воздух режут трассера, с каждого спадает маска и перед тобой предстает обнаженная человеческая сущность и ты сам становишься именно таким, какой ты есть на самом деле. Ты начинаешь понимать, что для тебя действительно важно в этой жизни и как далеко ты готов зайти, следуя своему внутреннему мировоззрению, а не каким-то внешним атрибутам правого человека. В условиях боевых действий ты из юноши-максималиста превращаешься в мужчину, начинаешь ценить человеческие поступки выше «котировок в движе». Зачастую молодой пацан, едва понимающий что такое правая идеология, оказывается способным на такие поступки, на какие не решается несколько забитых с ног до головы рунами и валькнутами, раскачанных олдовых ребят. Война закаляет твой дух и делает из «бона» по-настоящему правого мужчину, либо показывает тебе и твоему окружению, кто ты есть на самом деле, навсегда стирая тебя из летописи правого движения. Когда земля содрогается от разрывов града, а с потолка блиндажа сыплется земля, ты быстро осознаешь кто тебя окружает на самом деле. Все эти детские сказки про «великих русичей» становятся явью, где порой белокурый парнишка, забитый татуировками ссытся под себя, а обычный сельский парняга тянет под арт обстрелом станок и снаряды ПТУР через лесополосу, что бы не оставить побратимов без противотанковой поддержки. На войне появляется настоящая дружба, не та, когда вы собираетесь побухать раз в недельку и обсудить телок, а настоящая – когда вы готовы отдать друг за друга жизнь. Война делает тебя настоящим, а мир вокруг – честным. Если ты избегаешь всего этого, то зачем тогда зовешься правым?!
    +1
    avatar
    Рюцке мир трещит по швам

    Один Калмыцкий бренд одежды очень необычно объявил о закрытии своего производства на рф под последним своим свитом:

    «Мы — нерусские!
    И мы гордимся своим именем: Ойрат, Саха, Бурят, Татар, Башкорт, Эрзя, Хакас, Удмурт…

    Мы — граждане российской федерации, но мы не русские.

    У нас свой ,‚нерусский мир”. Нам не сдают квартиры в Мск и СПб, в метро говорят «ч… и», не уважают нашу религию. Нас можно безнаказанно обзывать ,‚врагами народа и предателями“. Мы граждане второго сорта в собственной стране.

    Мы закрываемся в россии, это наш последний дроп»

    Если кто не понял, на рф один из самых популярных принтов ещё с начала 2000-х и до сих, где таким же шрифтом и в той же стилистике написано «ярусский», смысл которого — превосходство русского человека над остальными и особой популярностью он является среди скинхедов.

    «Этот свитшот — высмеивание нацизма в россии и борьба с несправедливым отношением к малым народам россии» — сообщает компания.

    А рашня ищет нацистов в Украине. Ню-ню.
    +1
    У нас вот как принято: только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут делиться своим мнением, извините.