"Записки о польском восстании 1863г." Оскара Авейде, как ценный источник историографии реального хода Январского восстания на территории Литвы-Беларуси
Андрей ТИСЕЦКИЙ
В предисловии к изданию «Показания и записки Оскара Авейде»: Москва-Вроцлав, 1961г. читаем:
«Записки о польском восстаний 1863 г.» Оскара Авейде занимают особое место в историографии Январского восстания 1863-1864гг… Член Центрального Национального комитета (ЦНК) в месяцы, непосредственно предшествующие восстанию, а затем член всех составов повстанческого Национального правительства вплоть до августа 1863 г., Авейде располагал такими обширными сведениями о развитии движения, о его участниках и ходе событий, многие из которых оставались тайной не только для противников восстания, но и для подавляющего большинства самих повстанцев, что в этом отношении с ним вряд ли мог соперничать кто-либо иной из мемуаристов восстания 1863г. Ни тенденциозная трактовка тех или иных явлений, ни сознательное умолчание о некоторых известных автору фактах (впрочем, не столь уж многочисленных) не меняют общего характера его «Записок», дающих обстоятельное и довольно точное (разумеется, субъективно, т.е. в той мере, в какой можно ожидать точности от такого вида исторического источника) изложение того широкого круга фактов и процессов, которые были знакомы Авейде. Ценность «Записок» как источника увеличивается еще и оттого, что в отличие от значительного числа написавших воспоминания участников или наблюдателей движения Авейде писал свои «Записки» по свежим следам событий, воссоздавая их с такой степенью подробности, которая свидетельствует о его поистине феноменальной памяти.
Запискам» Авейде была суждена судьба, о которой, вероятно, и не мечтал сам автор. По распоряжению наместника в Царстве Польском Ф. Ф. Берга они были изданы в 1866 г. в четырех томах и тем самым стали первой историей восстания 1863 г. Что более существенно — они оказали громадное влияние на последующую историографию восстания. Несмотря на то, что публикация «Записок» была негласной и крайне ограниченной по числу экземпляров, материал их скоро вошел в научный оборот…
«Последнюю существенную роль в восстании Авейде сыграл как руководитель Департамента Провинций Национального Правительства, когда принял на себя миссию «наведения порядка» в литовской организации, и 7 или 8 августа 1863 г. выехал в Вильно.
Исключительная трудность обстановки в Литве-Беларуси в условиях террора, развернутого Муравьевым-вешателем, поголовный отход в Литве белых от восстания, незнание местной обстановки* побудили Авейде вскоре отказаться от попыток вырвать руководство восстанием в Литве из рук Константина Калиновского и его сотоварищей. Авейде решает вернуться в Варшаву, но на перроне вокзала 3 сентября он был арестован».
Арест Авейде был случайностью. В это время, после совершенного повстанцами неудачного покушения на жизнь Виленского губернского предводителя дворянства Александра Домейки, в Вильно по приказу Муравьева проводились массовые облавы. Особенное внимание при поисках террористов было обращено на вокзал, так как было известно, что несколько участников покушения прибыли из Варшавы. В одну из таких облав и попал Авейде. У него был легальный паспорт, выданный варшавским обер-полицмейстером, на имя бухгалтера Людвика Шмидта. Пшиборовский, рассказывая об аресте Авейде, говорит, что его хотели уже выпустить, но Муравьев заявил: «Пусть еще посидит, посмотрим, может быть, что-нибудь о нем обнаружится». Затем, уже после продолжительного пребывания Авейде в тюрьме, его выдали отрастающие волосы (Авейде перед поездкой в Вильно покрасил свои светлые волосы в черный цвет). Заключенного вновь призвали к допросу, и тогда он назвал свое действительное имя..."
*Пшиборовский приписывает Авейде обширные связи в Литве и говорит, что Авейде был «хорошо известен в Вильно» (см. Historia dwóch lat, t. V, str. 312—313, Dzieje 1863 roku, t. V, str. 118). В Литве Авейде, однако, никогда не жил, знакомство же его по Петербургскому университету с Калиновским вряд ли дает основание для делаемого Пшиборовским вывода.
С точки зрения беларуской историографии Январского восстания, «Записки» представляют огромный интерес, как альтернатива традиционно романтическо-лубочным тенденциям в осветлении тех событий на наших землях, показывая их и участников глазами человека хотя и видевшего, в перспективе, судьбу Литвы-Беларуси в рамках «общего отечества», но владевшего информацией о реальном положении вещёй.
Что интересно, личность повстанческого руководителя г.Вильно Владислава Малаховского Оскар Авейде оценивает чуть ли не выше, чем личность руководителя собственно Виленского центра восстания Константина (Кастуся) Калиновского. При этом Овейде акцентирует внимание на том, что они (а вместе с ними и он сам) не владели ситуацией и фактически не влияли на ход событий на большей территории беларуских земель, например, косвенно констатируя, что второй по значимости после Виленского Минский центр восстания действовал практически автономно. К слову, деятельность последнего слабо представлена и в трудах беларуских историков, хотя он действовал дольше.
Эксклюзивную информацию из «Записок» по некоторым вопросам, которые до сих пор оставались совершенно неразработанными в отечественной историографии Январского восстания, я использовал при исследовательской работе под общим названием «Дело об идентификации „Равича“».
Собственно с выборкой из «Записок» (с пометками же Авейде), непосредственно относящихся к историю Январского восстания на территории Литвы- Беларуси я и предлагаю ознакомиться читателю перед тем, как опубликую продолжение своей исследовательской работы, т.к. после предварительного ознакомления с ними последующий материал будет показывать более целостную восстановленную картину тех событий.
«Последнюю существенную роль в восстании Авейде сыграл как руководитель Департамента Провинций Национального Правительства, когда принял на себя миссию «наведения порядка» в литовской организации, и 7 или 8 августа 1863 г. выехал в Вильно.
Исключительная трудность обстановки в Литве-Беларуси в условиях террора, развернутого Муравьевым-вешателем, поголовный отход в Литве белых от восстания, незнание местной обстановки* побудили Авейде вскоре отказаться от попыток вырвать руководство восстанием в Литве из рук Константина Калиновского и его сотоварищей. Авейде решает вернуться в Варшаву, но на перроне вокзала 3 сентября он был арестован».
*Пшиборовский приписывает Авейде обширные связи в Литве и говорит, что Авейде был «хорошо известен в Вильно» (см. Historia dwóch lat, t. V, str. 312—313, Dzieje 1863 roku, t. V, str. 118). В Литве Авейде, однако, никогда не жил, знакомство же его по Петербургскому университету с Калиновским вряд ли дает основание для делаемого Пшиборовским вывода.
Глава VI. ЗАГОВОР С НОЯБРЯ МЕСЯЦА 1862 Г. ДО МИНУТЫ ВОССТАНИЯ 22 ЯНВАРЯ 1863 г.
С.510. К числу важнейших действий Исполнительной комиссии принадлежат:
а. Четыре воззвания к жителям: Литвы, Руси, Галиции и Познани;, первые два призывали к борьбе с правительством, последние — к помощи в деньгах, волонтерах и оружии.
б. Приказ о снаряжении в Лондоне «Жмудской высадки». Комиссаром, по этому делу был назначен бывший ковенский агент Иосиф Демонтович, тогда уже скомпрометированный и находившийся за границей. Цель этого постановления заключалась в том, чтобы высадить к концу марта месяца на ковенский берег близ Полангена возможно более многочисленный офицерский и унтер-офицерский кадр и запас оружия (около двух тысяч ружей, четыре орудия и несколько сот штук белого оружия). Сумма, выданная первоначально Демонтовичу на издержки высадки, составляла около 15 тысяч руб. серебром, впоследствии она дополнилась пожертвованными эмигрантом гр. Браницким 30000 франками и такой же суммой из французских складчин в пользу революции. О дальнейших судьбах этого распоряжения буду говорить в следующих главах.
С.487-489. Сношения с Литвой. Мы уже видели в каком жалком положении находились они до октябрьского переворота; пародия белостокской организации находилась в заведовании Центрального комитета, а об остальной части Литвы доходили в Варшаву лишь темные, неопределенные слухи. Эти слухи, наконец, разъяснились в первой половине ноября месяца с прибытием в Варшаву уполномоченного делегата Виленского провинциального комитета кандидата С.-Петербургского университета Эдмунда Вериго.
Вериго приехал в сопровождении помощника Виленского агента Дюлёрана, молодого человека Вилькошевского *, с полномочием завести и упрочить сношения между провинциальным и Центральным комитетами. Шварц получил поручение принять прибывшего делегата; однако же, когда он прямо объявил, что с Шварцом не будет говорить ни одного слова, Комитет назначил на место его сперва меня и Богдановича, а потом одного меня.
Из всего сказанного мне Веригой я узнал следующее. После толчка, данного Яном Франковским под влиянием усилий Шварца Дюлёрана, образовался наконец в Вильне провинциальный комитет. Времени его окончательного образования не помню, во всяком случае это последовало не прежде августа месяца 1862 г. Членами этого комитета в минуту прибытия Вериго в Варшаву были следующие лица: он, Вериго, кандидаты С.-Петербургского университета помещики Сигизмунд Чехович* и Константин Калиновский, виленский фотограф Ахилл Бонольди, отставной русский военный инженер Яков Козелло и виленский доктор Длуский **.
Комитет после своего образования, хотя еще не вошел в непосредственные сношения с Центральным комитетом, но в основании признал себя в зависимости от него, принял июльский устав, призвал Дюлёрана в свои заседания и малопомалу начал заводить в Литве организацию. Вскоре, однако же, с самого начала действий возникли разные споры и недоразумения между Комитетом и Дюлёраном, Шварцом и другими варшавскими агентами в Гродненской губернии, споры, которые перешли в открытую вражду.
Поводы к этому были весьма серьезные и основательные, а именно: литовцы отчасти по причине различия в местных составных элементах народонаселения, отчасти потому, что хотели действовать благоразумнее нашего, нашли необходимым сделать некоторые отступления от июльского устава и от варшавской системы действий. Они ни за что не хотели начинать свои действия формированием десятков, а все свои усилия обращали исключительно на устройство главных воеводских органов.
Кроме того, признавая немногочисленных христианских жителей в городах Литвы достаточно приготовленными в революционном отношении, они постановили обратить всю возможную силу пропаганды на крестьян и поэтому прибавили к органам июльского устава «, начальников приходов», исключительно предназначенных для этой цели. Между тем Дюлёран, ученик и поклонник варшавской школы десятков, не только противился такому, по его понятиям, белому злоупотреблению, но начал под крыльями Комитета действовать по своему, по варшавскому образцу, мешая на каждом шагу благоразумным литовским стремлениям.
Кроме того, Шварц и его агенты в Гродненской губернии еще более увеличивали замешательство ***. Будучи не в состоянии ни убедить, ни обуздать Дюлёрана и других, виленский комитет постановил решительными мерами восстановить разрушавшийся порядок и потому удалил из среды своей Дюлёрана, запретил членам организации под страхом наказания слушаться в чем-нибудь кого-либо из варшавских агентов и приказал убить Шварца при первом появлении его в пределах Литвы.
Желая, однако, в то же время находиться в неразрывном единстве с Варшавой, Комитет отправил туда Веригу с рапортом о состоянии организации в Литве и с разными своими требованиями. Из представленного мне рапорта я увидел, что литовская организация слаба и только еще начинала формироваться, но что литовцы действуют хорошо и успешно. Воеводские органы существовали уже на деле (хотя не в полном составе) в Гродненской, Ковенской, Виленской и отчасти в Минской губерниях; кроме того, в Вильне и других губернских городах, в которых находится более христиан-католиков, заводились десятки, могущие служить опорой Комитету и его властям и могущие быть полезными для их действия. Число всех заговорщиков, насколько помню, не превосходило 3000 человек, наиболее же развитой была Гродненская организация. Денег Комитет не имел еще вовсе, за исключением организационных складок.
Из подпольных листков издавались: «Знамя Свободы» («Chorągiew Swobody»), редакцией которого занимались сами члены Комитета, и два на белорусском наречии для крестьян «Гуторка старого деда» («Hutorkastaraho dzieda»), «Мужицкая правда» («Mużyckaja prawda»), которых редактором был Константин Калиновский.
Требования Вериги заключались, между прочим, в следующем:
1) издать устав, определяющий взаимные отношения двух комитетов;
2) оба они должны быть признаны вполне равными, а Центральный только первым между равными;
3) уполномоченные от обоих Комитетов, постоянные агенты или комиссары, должны быть тоже равными как в отношении предназначаемой им роли, так и в отношении правил для их назначения и удаления;
4) назначить окончательный срок восстания не иначе, как с согласия обоих комитетов;
5) не посылать из Варшавы в Литву решительно ни одного агента, за исключением постоянного Виленского;
6) удалить безотлагательно Дюлёрана и тоже безотлагательно отдать белостокскую организацию в заведование литовского комитета.
Центральный комитет с первого раза отказал Вериге во всех пунктах; однако же приказал мне всеми силами стараться войти с ним в соглашение и написать требуемый устав.
После некоторых переговоров мне удалось наконец убедить Веригу сделать значительные уступки; Комитет уступил тоже, и мы составили устав, который был принят обеими сторонами. Главными пунктами этого устава были:
1) первенство и власть Центрального комитета остались неприкосновенными;
2) комиссар его в Вильне пользовался большими правами, чем уполномоченный литовский агент в Варшаве;
3) власть провинциального комитета в пределах провинции признавалась полной и исключительной; однако же она ограничивалась приказаниями Центрального комитета, контролем комиссара и необходимостью его согласия при решении некоторых вопросов первостепенной важности. Для этого была установлена отдельная комиссарская печать;
4) постановлено было больше не посылать из Варшавы агентов в Литву; 5) срок восстания решено было назначить с согласия литовского уполномоченного агента; в противном случае Литва увольнялась от обязанности принять его.
Кроме того Дюлёран был удален; на его место до времени назначения другого был послан Юлий Верещинский, а Белосток должен был перейти в заведование провинциального комитета тотчас же после утверждения взаимных соглашений договаривавшихся сторон.
Хотя Верига по моим просьбам и настояниям принял устав, однако же недоверие к Варшаве, выработанное прошедшими нелепостями ее агентов, было столь велико в литовцах, что провинциальный комитет не утвердил условий, заключенных своим уполномоченным, не допустил Верещинского в свои заседания и выслал другого своего члена, Длуского, для новых переговоров, на основании прежних своих требований. Длуский прибыл в Варшаву в начале декабря месяца и находился здесь до минуты восстания. Однако же, несмотря на столь продолжительное время, несмотря на всевозможные уступки со стороны Центрального комитета и на мои самые напряженные усилия, согласие между нами не состоялось.
Недоверие и настойчивость провинциалов были слепы, а Длуский был упрямый, твердый до закоснелости литовец, при том человек тупой и теряющийся в мелочах ****. Таким образом, согласие между самыми важными русско-польскими провинциями не было установлено до самой минуты революции. Силы литовской организации, конечно, не могли значительно увеличиться по самой краткости времени. Мы не получили из Вильна ни копейки; равным образом эта провинция ничего не доставила на покупку оружия.
Пометки О.Авейде
* Вилькошевский был послан в Вильно из Варшавы; он поссорился с Дюлёраном и сделался агентом провинциального комитета. Как мне говорили, он погиб во время восстания в Минской губернии.
** Я перечислил шесть лиц; один из них был или дежурным агентом Комитета, или начальником города Вильно, но который именно, не помню. Все перечисленные лица были постоянно членами провинциального комитета до самого закрытия его в феврале месяце 1863 г.
*** Из этого вышло, что бедная Белостокская область, а отчасти и другие уезды Гродненской губернии имели две организации, взаимно одна другой мешавшие: нашу, шварцовскую, и литовскую, провинциального комитета.
**** Он был прежде солдатом на Кавказе (как политический преступник); получив помилование в 1856 г., поступил в Московский университет и там окончил медицинский факультет. Во время восстания Длуский был офицером и служил под командой Сераковского в Ковенской губернии; потом командовал там же отдельной шайкой под псевдонимом Яблоновского. Он был последним начальником на всем пространстве Литвы и распустил людей (бежав сам за границу) не прежде лета 1864 г.
Глава VII. Восстание с 22 января 1863 г. до падения диктатуры Лянгевича, т.е. до последних дней марта месяца того же года
С.522-523. В Литве. Когда вспыхнуло восстание, Провинциальный комитет постановил безотлагательно следовать нашему примеру, несмотря ни на свои противные нашим убеждения, ни на споры с Варшавой, ни на слабость только что начавшей развиваться своей организации. Бедные люди сказали себе, что когда кровь за Польшу льется, Литва во что бы то ни стало должна не отставать от своих собратов в Царстве Польском и жертвовать всем для интересов революции *.
Однако же, помимо желаний и усилий Провинциального комитета, решительно никто на всем пространстве Литвы не послушался его призвания. Даже отчаянная попытка, задуманная самими членами Комитета близ уездного города Свенцян, не удалась: собранные десятка два вооруженных лиц были почти все обезоружены и арестованы без боя. Между тем, бывший наш агент Нестор Дюлёран, отвергнутый красными литовцами, успел сблизиться с белыми без всякого приказания о том из Варшавы. Литовские белые ничем не отличались от наших, за исключением разве того, что тамошняя шляхта более нашей готова к пожертвованиям за свободу Польши. Поэтому-то, хотя они первоначально были противниками восстания, но скоро (прежде наших дипломатов) решились принять в нем участие и войти в сношения с Варшавой и желали только иметь в своих руках провинциальную революционную власть. Вслед за тем в половине февраля месяца Дюлёран приехал в Варшаву и представил Бобровскому необходимость упразднить существовавший Провинциальный комитет и, воспользовавшись готовностью белых, передать им труды по образованию и руководству революцией в провинции.
Старая аксиома, что без шляхты никто ничего не сделает в Литве, и очевидная слабость комитета красных побудили Бобровского принять представления Дюлёрана. Дюлёран и помещик Ковенской губернии Иаков Гейштор были уполномочены представить на утверждение Временного правительства кандидатов в члены нового Литовского комитета. Через неделю кандидаты были представлены и утверждены. Ими были: упомянутый Гейштор, помещик Виленской губернии Александр Оскерко, помещик Минской губернии (Наполеон или Антон) Еленский, житель города Вильно Францишек Далевский и Дюлёран, которому вверены были вместе с тем обязанности комиссара Временного правительства в Литве.
Новый комитет получил название «Отделения (Временного правительства), заведовающего провинциями Литвы»; основанием же прав и обязанностей его, равно как и сношений с Варшавой, служила составленная Бобровским инструкция в духе дореволюционного неудавшегося литовского устава.
В то же время приказано было членам старого комитета прекратить их деятельность и выдать наследникам своим печать, документы, переписку и деньги**.
Вслед за тем в конце февраля прибыл в Варшаву виленский литератор Вацлав Пржибыльский как уполномоченный агент Литовского отделения, и сношения между нами с тех пор установились на прочном основании.
Вооруженные действия начались в Литве только под конец описываемого периода, именно с 15 (27) марта, да и то не везде. Правда, что еще прежде Роман Рогинский, перешедший со своей незначительной шайкой через Буг в начале февраля, после сражения под Семятичами, кружился по Гродненской губернии и забрался даже в Пинск, но действия его были похожи скорее на пляску сумасшедшего, чем на что-нибудь серьезное, и не нашли никакого отголоска в жителях Литвы.
* Эти слова можно вообще принять как девиз восстания Литвы и Руси.
** Они некоторое время противились, но потом сдались, написав протестацию.
Г л а в а VIII. С апреля месяца до первого переворота, совершенного недовольными и анархистами городской организации в первой половине июня месяца .
С.541-544. Бедная, истерзанная несчастиями, нанесенными революцией, Литва стояла во всех отношениях ниже Царства Польского. Нет никакого сомнения, что это происходило вследствие натуральных непреодолимых препятствий, как-то: иной натуры и иного состава общественных элементов края, его внутреннего устройства, недостатка городского народонаселения и совершеннейшего недостатка предварительных приготовлений; следует, однако же, заметить, что во многом повредили литовскому восстанию его руководители. Вообще можно сказать, что величайшей, неизгладимой ошибкой Временного правительства относительно Литвы была передача всей революционной провинциальной власти в руки белых. Старая аксиома, что без шляхты нечего там делать, верна, но применение ее было ошибочно; следовало действовать, так сказать, руками шляхты, но не ее головой. Чтобы излишне не распространяться об этом, хотя весьма важном и основном предмете, я ограничусь несколькими чертами революционной деятельности в Литве, в гражданском и военном отношениях.
а. Администрация. Члены Отделения как шляхта не имели решительно никакого даже инстинктивного понятия о нашей тайной революции; притом они отличались недостатком энергии и быстроты действий. Об их революционных способностях без преувеличения можно сказать, что они не задали себе вопроса: что им делать и как устроить и вести дела провинции; я помню, что виленское Отделение не раз просило от нас приказаний и советов по самым пустым предметам, о которых никогда не спрашивал ни один начальник воеводства в Царстве Польском. Добрые и некоторые весьма умные помещики (как например Оскерко), приняв на себя несвойственные им роли, не сумели ни распределить занятий между собой, ни образовать хотя бы самых малых департаментов, даже вовсе не запаслись постоянными помощниками; все и каждый делали всё, а в результате ничего, кроме чепухи.
В Вильне, в этом центре деятельности провинциальной власти, Отделение не образовало совершенно никакой организации, особенного начальника города не было вовсе, член Отделения Оскерко сам исполнял его обязанности. Он имел в городе обширные связи, но эти связи нисколько не походили на нашу варшавскую организацию; люди исполняли все приказываемое Оскеркой, но как друзья, а не как «чиновники восстания». Говорю это с тем большим убеждением, что я имел случай лично в том удостовериться.
Виленская городская организация стала образовываться уже после ареста Оскерки, в июне месяце, под руководством его преемника, молодого энергичного революционера инженера Владислава Малаховского*. Самую жалкую сторону организации в Литве составляла воеводская администрация. Ограничусь здесь указанием только на два главнейшие недостатка. Во-первых, члены Отделения, приняв в основание наш мартовский устав, в применении его к делу не обратили внимания на разницу местных условий, существующих между Царством Польским и Литвой. Они не разделили своих обширных и лишенных хороших сообщений губерний на меньшие воеводства, а просто лишь изменили их название. Только Витебская и Гродненская губернии были разделены, каждая на два, да и то несоразмерные воеводства. Прямым последствием такого недостатка было то, что ни один комиссар, ни один начальник не только не были в состоянии руководить делами вверенных им участков, но даже не знали, что в них происходило. Поэтому нередко случалось, что заграничные газеты говорили о стычках тех или других отрядов, а в Вильне ничего о том не знали.
Вторым, главным недостатком администрации в Литве было то, что белые, получив власть в свои руки, совершенно удалили от участия в управлении делами живой, молодой, собственно революционный элемент. Важные должности комиссаров, начальников воеводств и уездов доставались почти исключительно весьма добрым и весьма спокойным, просто говоря, гнилым шляхтичам-помещикам**. Шляхте понравились титулы, и она весьма охотно принимала назначения, но жертвовать временем и всем дорогим в жизни для исполнения принятых на себя обязанностей, подвергать себя всем опасностям, сопряженным с исполнением, например, комиссарской должности, они по самой натуре своей не были в состоянии. Вообще, главы воеводств были трусы и тяжелые, ленивые негодяи. Проехать 15 верст казалось таким господам чем-то чрезвычайным, вести порядочную переписку чуть ли не смертным приговором. Этот второй недостаток был столь важен, что его» можно назвать одной из главнейших причин гибели литовского восстания. Первый напор, первый удар прибывшего в Вильно, кажется, в мае месяце генерала Муравьева разбил вдребезги хилую литовскую администрацию; шляхетские чиновники в паническом страхе бросали дела, прятали в землю печати, не уведомив даже о том свое начальство***.
б. Финансы. Подати собирались будто бы на основании декрета от 8 апреля и под наши квитанции, однако же на деле этого не было; каждый давал подать не по букве декрета, а по собственному усмотрению; притом весьма многие богатейшие люди ничего не давали. Главной причиной сего была вялость и недостаток энергии Отделения и недостаток хороших инструкций; прямым же последствием было то, что финансы литовского восстания находились в весьма скудном состоянии. Как велика была сумма всех собранных в Литве денег, я не могу определить даже приблизительно, но в подтверждение слов моих приведу три примера.
Во-первых, Литва не прислала ни копейки в общую кассу революционного правительства; иногда даже издержки нашего комиссара и литовского агента (потом секретаря) удовлетворялись нашими средствами.
Во-вторых, на покупку оружия послано было из Вильно во все продолжение восстания не более 80000 руб. серебром.
В-третьих, наконец, во время моего пребывания в Литве в кассе Отделения находилось только до 6000 руб. серебром и не было никакой надежды собрать более денег.
в. Военные действия. Это одна из самых грустных, самых прискорбных сторон революции. Литва в военном отношении находилась несравненно в худшем положении, чем Царство Польское. Элемент, составлявший основание шаек, был там далеко не таков, как у нас; расположение крестьян (за исключением Ковенской губернии) вообще враждебное; из-за границы не привезено ни одного ружья****. Вот натуральные причины, делавшие невозможным всякий шаг к серьезным военным действиям. Если бы, однако же, руководство делами было другое, т. е. если бы оно было революционное, энергическое, сознательное, в таком случае, по моему убеждению, нет никакого сомнения, что Литва могла бы вести продолжительную и для русской армии утомительную, партизанскую войну.
Огромные, во многих местностях девственные литовские леса представляют превосходное для этого рода войны средство; недостаток хороших сообщений облегчал действия партизанов, запас домашнего оружия был значителен, офицеров было довольно, и некоторые из них были весьма способные люди. Недоставало только, как я сказал, хорошего руководства и хорошей администрации.
Виленское Отделение, дожидаясь всякую неделю французов, не обращало почти никакого внимания на военную часть восстания; оно не постаралось даже о том, чтобы иметь под рукой офицера, могущего помогать ему в общем управлении делами. Оно имело целые десятки способных людей, как например,, Сераковского, Жвирждовского, Лясковского, Траугута и не воспользовалось этим счастливым положением, чтобы составить какой-нибудь военный департамент. Довольно сказать, что ни одна инструкция, ни одно распоряжение, касавшееся военной организации или военных действий, не были изданы членами Литовского отделения. Дела были оставлены просто на произвол судьбы, шайки поднимались и гибли на всем пространстве Литвы, но никто не думал о судьбах их. Из военных воеводских начальников были назначены, если не ошибаюсь, только трое: в Ковенской губернии — Сераковский, в Гродненской — старый польский кавалерист, эмигрант Духинский (совершеннейшая неспособность)***** и в Могилевской — Жвирждовский. Почему другие губернии не ил/ели своих начальников, можно объяснить одним только безрассудством Отделения, потому что недостатка в офицерах не было******.Виленские друзья наши до такой степени не знали, что делать и куда посылать офицеров, что, например, посланный нами в их распоряжение Гейденрейх (Крук), который желал воевать в Литве, возвратился после некоторого времени в Варшаву и объявил, что не мог дождаться там никакого поручения, несмотря на то, что тут же под носом, в Виленской губернии, не. было воеводского начальника. Об образе военных действий в воеводствах, о порядке и силах сражавшихся говорить не буду, потому что они мне неизвестны, или правильнее, мне было бы трудно собирать отрывочные данные, оставшиеся у меня в памяти. Довольно сказать, что только один Сераковский пробовал действовать более значительными силами; с потерей его редкая литовская шайка превосходила 200 человек. Шайки были без руководства, без организации, без денег и без одежды.
Более прочих начальников отличались: в Тройском уезде бывший кавказский офицер Нарбут и в Ковенской губернии Сераковский. Сераковскому удалось даже заинтересовать в пользу восстания жмудских крестьян.
К этому очерку военной стороны восстания в Литве следует прибавить еще слово о судьбах «Жмудской высадки». Деятельный Демонтович исполнил данное ему поручение: купил оружие и значительный запас амуниции, собрал более 300 человек офицеров и унтер-офицеров под начальством Лапинского и в апреле месяце готов был пробовать счастье и высадить на берег столь необходимое для Сераковского подкрепление. Но, к несчастью, трусость или. как говорят, измена английского капитана нанятого судна помешала всему*******.
Он доехал с Демонтовичем до Копенгагена и далее не хотел сделать ни шагу. Нечего было делать, Демонтович, не доверяя вполне датским властям, перевез свою команду на шведский берег и высадил ее в Мальмэ (Malmó), надеясь, что после некоторого времени, когда толки о высадке притихнут, он успеет еще в то же лето пробраться к Полангену. Шведы приняли пришельцев с необыкновенным сочувствием, и хотя сношения шведского правительства с Россией требовали соблюдения приличий и наложения секвестра на оружие как на военную контрабанду, но Демонтович нашел средства снять его и неоднократно получал помощь и покровительство не только от жителей края, но и от самого кородя, который приказал выдать из своей частной кассы нашему комиссару 20 тыс. риксталеров. Впоследствии, и именно в июле месяце, мы возвратили эти деньги его величеству посредством Константина Чарторыского. О дальнейших судьбах «высадки» говорить буду в следующей главе.
Для пополнения всего вышесказанного о Литве, я должен упомянуть о перемене, последовавшей во взаимных отношениях между Вильной и Варшавой во второй половине мая месяца. Видя погрешности и ошибки Литовского отделения, революционное правительство решило поставить его в большую от себя зависимость. С этой целью оно переименовано было в «Исполнительное отделение», а власть уполномоченного комиссара была усилена настолько, что в его исключительное и непосредственное заведование переданы были все воеводские комиссары в Литве, которых он мог назначать и удалять по своему личному усмотрению. В то же время приказано было Отделению распределить занятия между членами и устроить департаменты, которые были названы секциями, в отличие от варшавских********.
Личных перемен никаких не последовало.
* Чтобы доказать слабость организации в Вильне, приведу в виде примера, что члены Комитета не имели ни одного резчика печатей, не могли достать в Литве букв для типографии; отыскать курьера для посылки в Варшаву составляло уже для них величайшее затрунение. О фальшивых паспортах и о революционной полиции не было у них и помину.
** Только один революционер, Константин Калиновский, был комиссаром Гродненской губернии, и потому только там существовала кое-какая администрация.
*** Личный состав литовских воеводских властей не был известен в Варшаве, и потому я не в состоянии назвать ни одного лица, принадлежавшего к оному.
**** Литовцы, желая доставать скорее оружие, посылали деньги не нам, а своим заграничным агентам, Брониславу Залевскому, помещику Минской губернии, и Ахиллу Бонольди, бывшему членом Провинциального комитета. Эта мера вместо того, чтобы помочь затруднительному положению, ухудшила его: агенты до самого конца восстания не прислали в Литву ни одной штуки оружия. Мы, с нашей стороны, послали было один транспорт из нескольких сот ружей, но транспорт этот на дороге в Кенигсберге был задержан прусской полицией.
***** В Гродненской губернии находились между прочими Траугут и капитан генерального штаба Кобылинский (?), которые стояли несравненно выше Духинского.
****** Не было ни одной шайки в Литве, в которой находилось бы менее трех русских офицеров. Это объясняется тем, что весьма многие литовские помещики служили в русской армии и что Петербургский военный комитет доставил виленскому Отделению значительное число офицеров.
******* Были данные, дозволяющие предполагать измену; с одной стороны, русское правительство заранее знало цель, состав и время отправления высадки; с другой,— капитан был хорошо знаком с Петербургом. Выбор капитана взял на себя Цверцякевич, который никогда ничего не делал как следует.
******** Мы даже послали в Вильно инженерного русского офицера Калиновского с поручением назначить его в военную секцию Отделения.
Глава IX. С первых чисел июня по 1 августа 1863 г., т. е. до моего выезда в Вильно
С.595-596. Департамент провинций. При установлении департаментов его не было вовсе, и только в июле месяце постановлено было образовать его. Между тем дела провинций находились в моем заведовании, и я сам играл роль директора неустроенного департамента. Помощниками моими были: секретари Литвы (Беларусми и Жмуди-Лиетувы — А.Т.) и Руси (Украины — А.Т.), Вацлав Пржибыльский и Мариан Добецкий, Гиллер (до назначения его секретарем Скорупки) и молодой галицийский помещик, присланный из Кракова, гр. Козебродский. Кроме того, я поручил нашим комиссарам в Галиции и Познани прислать в Варшаву двух или трех других лиц, хорошо ознакомленных с положением провинциальных дел, но я их не дождался *. Поэтому мой департамент не был еще окончательно сформирован.
Заведование мое литовскими и русскими революционными делами было более номинальное, чем действительное, потому, что ими, в сущности, заведовали сами уполномоченные агенты от этих двух провинций, переименованные в секретарей. Секретари Литвы и Руси по новому порядку перестали быть уполномоченными агентами, зависевшими от соответственных Отделений, и с тех пор исключительно зависели от Народного Правительства; по сравнению же с существовавшими в Варшаве революционными органами они стояли наравне с департаментами, с той разницей, что являлись в наши заседания с рапортами и с представлениями, касающимися провинциальных дел, и тут же получали необходимые решения и приказания. Таким образом, я имел только ближайший контроль и надзор за действиями секретарей и заступал для них место Народного Правительства в том случае, если они по каким-либо поводам не могли приходить в заседания. Секретари Литвы и Руси должны были иметь своих помощников, но на деле имел их только Пржибыльский, и то лишь потому, что он, исполняя в то же время трудные обязанности начальника города, был весьма обременен занятиями. Из его помощников я помню фамилии профессора Главной школы доктора Дыбовского и доктора Моравского. Здесь скажу несколько слов о положении революции в провинциях во время описываемого периода.
* Я выписывал из Лемберга Польковского, помощника Майковского, из Познани Казимира Красицкого и Казимира Шанецкого, лично мне знакомых. Прибыли ли они в Варшаву после моего выезда в Вильно, я не знаю.
С.596-599. В Литве дела с каждым днем ухудшались и быстро клонились к совершеннейшему упадку. Гражданская служба находилась в несчастнейшем состоянии; дряхлая литовская организация не могла устоять против первого напора правительственной грозы, которая там разразилась уже в конце мая. В воеводствах постоянные аресты вырывали действующих людей одного за другим так быстро, что при таинственности действий и при известных уже недостатках литовской администрации нельзя было успевать замещать другими личностями остававшиеся после ареста вакантные должности. Целый ряд обширных уездов и округов оставался без начальников; не везде даже существовали начальники воеводств и комиссары.
О жандармах, о помещичьей почте, приносивших у нас столько услуг восстанию, в Литве не было и помину.
В городе Вильне, хотя деятельный Малаховский, поступивший после Оскерки, образовал организацию, но организация его при проявлявшемся все более и более упадке духа, при недостатке соответственных людей и ежедневных арестах не имела никакой внутренней силы, которую представлял лишь один Малаховский; он должен был каждого из своих подчиненных вести за руку для того, чтобы они действовали хоть сколько-нибудь с пользой: без напряженных усилий начальника города члены организации представляли собой только одни названия *.
Поставленная нами в мае месяце реформа (состоявшая в особенности в увеличении власти нашего комиссара, в передаче в его зависимость всех воеводских комиссаров в Литве и в распределении занятий Отделения по секциям) была уже не в состоянии спасти литовскую организацию. Происходило это, во-первых, потому, что реформа последовала уже поздно: ошибки и недостатки прошедшего при слабости местного восстания и при деятельности законного правительства были уже невознаградимы; во-вторых, потому, что для приведения в исполнение этой реформы требовался вполне хороший и дельный комиссар, а не такой, как Дюлёран, лишенный почти всяких способностей, человек самонадеянный иногда до ребячества.
Виленское Отделение, получив наши майские постановления, не успело еще приняться за их исполнение, как потеряло в непродолжительное время одного за другим трех своих членов: Оскерку, Францишка Далевского и Еленского (не говоря уже о многих в то же время арестованных их помощниках); приглашенные же вновь гродненский комиссар Константин Калиновский и Малаховский весьма мало знали дела и тайны организации, нашли слишком много старого зла и встретили слишком много препятствий для того, чтобы действовать успешно в духе наших распоряжений. Притом, скоро появились разные жалкие споры и недоразумения между членами нового состава, в особенности же между председателем Отделения Гейштором и Дюлёраном, имевшим претензии играть роль маленького провинциального диктатора. Вдобавок Малаховский, бывший сильнее других своих товарищей, как начальник города Вильно, ни с кем не посоветовавшись, хотел сам спасти от погибели литовскую революцию и готовил нам новый переворот: он намеревался устранить всех членов Отделения, не исключая и нашего комиссара, переименовать название Исполнительного отделения на Литовский комитет, и установить сношения Вильно с Варшавой на другом основании. По желаниям Малаховского, Литовский комитет долженствовал быть самостоятельной провинциальной властью, находившейся лишь в некоторой более формальной, нежели действительной зависимости от Народного Правительства. Мы еще вовремя узнали об этом намерении Малаховского и успели воздержать его от такого безрассудного поступка.
О военной стороне восстания в Литве нечего распространяться. Число и сила литовских шаек уменьшались ежедневно; продовольствие партизанов и сношения между ними и виленским Отделением делались все более невозможными по недостаточности, а во многих местностях по совершенному отсутствию гражданской администрации и по неимению жандармов. Поэтому не удивительно, что о действовавших в воеводствах шайках обыкновенно не знали не только в Варшаве, но в самом Виленском революционном Отделении.
Одним словом, восстание в Литве в июле месяце находилось уже в упадке.
Получая весьма редкие рапорты от Дюлёрана и от председателя Отделения Гейштора и заключая из них, что все в этой провинции идет дурно и что раздоры членов Отделения съедают остатки необходимого порядка и единства, мы приказали Дюлёрану в половине июля приехать в Варшаву с рапортом и объяснениями. Дюлёран подтвердил все описанное мною и, объявив свое неудовольствие, просил уволить его от исполняемых им обязанностей. Тогда я, видя, что труд мой и присутствие в Варшаве уже не нужны, предложил Народному Правительству послать меня на место уволенного Дюлёрана и в первых числах августа (кажется, 4 н. с.) отправился в Вильно как уполномоченный провинциальный комиссар. Мне была дана при этом мною же составленная инструкция, но вообще я был уполномочен вновь устроить дела литовской организации соответственно местным обстоятельствам. Для пополнения представленного очерка и отчасти как вступление к деятельности моей в Литве (о чем скажу ниже) я должен упомянуть еще о двух предметах: о судьбах жмудской высадки и о назначении Тpayгута одним из литовских военных начальников. После первой неудачи высадить на ковенский берег столь необходимую для жмудского восстания помощь Демонтович решился, кажется, в июне месяце вторично пробовать счастья. Желая сделать все со всевозможной осторожностью и предусмотрительностью, он, кроме одного нанятого шведского судна, купил еще другое на наши деньги и нанял прислугу с тем, чтобы перевозить людей и оружие частями. Местом же высадки Демонтович избрал не ковенский берег *, а прусский, около Мемеля, а оттуда уже предполагал перевести свою команду в русские пределы. Все необходимые приготовления поэтому проекту стоили много труда и времени нашему несчастному комиссару, тем более, что начальник Лапинский как настоящий эмиграционный негодяй вместо того, чтобы помогать ему, мешал во многом; он ничего не делал, кричал о намерении Демонтовича во всеуслышание и тратил деньги в Копенгагене. Наконец, все было приготовлено, и наши авантюристы находились уже у прусского берега. Но, видно, судьба судила не осуществиться фантастическому проекту. В ту самую минуту, когда первые 30 человек потихоньку переезжали на лодках с судна на берег, вдруг поднялась буря, и 24 человека, большей частью иностранцы, потонули. Демонтович, несмотря на это нечаянное препятствие, хотел во что бы то ни стало высадить людей с Лапинским; но испорченные праздной жизнью волонтеры так струсили, что никто его не послушался. Впрочем на этот раз трусость была хорошим инстинктом потому, что приготовленные заранее в Пруссии подводы для перевозки людей в Ковенскую губернию и гибель тонувших обратили на себя внимание прибрежных жителей и возбудили бдительность местной полиции; нет никакого сомнения, что если бы и удалось Демонтовичу счастливо пробраться на берег, он непременно был бы задержан прусскими войсками.
Таким образом, высадка опять должна была искать гостеприимства в Швеции. Получив рапорт об этой вторичной неудаче, мы приказали: оставить раз навсегда проект высадки, передать оружие в распоряжение люттихской комиссии, продать купленное судно и помочь волонтерам, если они пожелают пробраться другим путем во внутрь края. Назначение Траугута не осуществилось. Видя жалкое состояние военных литовских действий, Народное Правительство еще до приезда Дюлёрана в Варшаву постановило помочь им. С этой целью мы намеревались сформировать в Августовской губернии два сильные отряда, каждый из двух тысяч человек, и хотели отправить их в Литву: один в Гродненскую, а другой в Ковенскую губернии. Начальником гродненского отряда назначен был Траугут, а в ковенский предполагалось назначить Лянгевича, которого мы надеялись освободить из тюрьмы. Выбор наш пал на Лянгевича потому, что он пользовался всеобщей симпатией, несмотря на его неспособность и на все диктаторское бессмыслие. Для единства в приготовлениях и действиях на обоих берегах Немана военный департамент назначил отдельный каждому из этих двух начальников довольно обширный район. Район Траугута состоял из части Августовской, почти всей Гродненской, части Виленской губерний; района же, назначенного для Лянгевича, я не помню. Все предприятие долженствовало быть приведено в исполнение не позже первых чисел сентября нового стиля. Согласно проекту, в начале июня были отправлены в Августовскую губернию, сначала Петровскому, потом моему брату Артуру Авейде, значительные деньги и нарочно для формирования литовских отрядов предназначенные неизвестные мне офицеры. Вместе с сим приказано было люттихской комиссии и прусскому агенту Држевецкому доставить необходимое количество оружия; Траугут же должен был во время своего пребывания за границей избрать по своему усмотрению офицеров между эмигрантами и французскими волонтерами. Почему гродненская экспедиция не состоялась, мне не известно; для меня это непонятно, тем более, что когда я находился в Вильне, Пржибыльский уведомил меня, что августовские приготовления ведутся успешно и что для окончания их послан был из Варшавы с новым запасом денег Козелло, назначенный начальником штаба траугутовской команды. Вероятно, строгие меры, принятые генералом Муравьевым после присоединения Августовской губернии к Виленскому управлению, парализировали наши намерения. О ковенском отряде мне ничего не известно.
* Более способные и более деятельные из молодого революционного поколения уже погибли в отрядах; старшие же летами уклонялись от всякого участия в организации, грозившего в небольшом городе неминуемой ответственностью перед военным судом. Поэтому Малаховский с величайшим трудом мог приискать людей только в свои сотрудники, и то таких, которые не имели никаких способностей и не пользовались уважением местных жителей. Подчиненные его были большей частью несведущие трусы.
**Демонтович заключил контракт с каким-то английским комиссаром, по которому судно переходило в собственность капитана после троекратной удачной высадки в назначенном ему прибрежном пункте.
С.616-617. Прежде совершенного окончания моих записок скажу еще несколько слов о моем пребывании в Вильно. В каком положении были найдены мною дела в этой несчастной провинции, о том уже сказано мною выше; добавлю лишь, что все рапорты и объяснения не давали точного понятия о настоящем, о действительности. Всеобщее расстройство и упадок духа были совершенны.
Из членов старого состава я нашел только одного Гейштора, а из новых Константина Калиновского и Малаховского; но и они спорили между собой, и поэтому заседания Отделения вовсе не собирались. Из помощников, сколько помню, остался один, потерявший всякую энергию, апатически бесчувственный офицер Иосиф Калиновский.
Городская организация, собственно говоря, состояла из одного Малаховского; без него члены ее были только ни к чему не годными марионетками. О воеводской администрации и говорить грустно; вместо слов я представлю пример. В числе полученных в мое время рапортов находился и рапорт гражданского начальника Минского воеводства, как-то случайно уцелевшего от ареста. Рапорт был так скромно и так хорошо написан, что я спросил о фамилии начальника, но, к большому моему удивлению, никто в Вильно не умел назвать мне его фамилию.
Денег было только 6000 руб. серебром, шайки находились в отчаянном положении. Однако же, несмотря на все это, нужно было действовать.
а. Во-первых, мне удалось уговорить Малаховского оставить открытое нами вовремя намерение его сделать переворот и стараться согласить разъединенные умы. Благодаря этому мы (т. е. я и мои новые сотрудники) надеялись действовать далее сообща в следующем составе нового Отделения; Гейштор, оба Калиновские, Малаховский и я; секретарем нашим долженствовал быть молодой, но весьма способный человек, секретарь комиссара Демонтовича Феликс Зенкович, прибывший вместе со мною из Варшавы Конечно, много бы можно было возразить против такого состава, но лучшего в то время создать было невозможно.
б. Мы составили новый устав, определявший взаимные отношения между Вильно и Варшавой. Воеводские комиссары опять перешли в заведование Отделения.
в. Мы составили новый план воеводской организации, соответственный обстоятельствам. Власть гражданских воеводских начальников была значительно усилена.
г. Далее мы составили новый план для наших военных действий. По этому плану мы до дальнейшего времени прекратили образование партизанских отрядов в Витебской, Могилевской и Минской губерниях; в прочих же губерниях решили до прибытия Траугута и Лянгевича не набирать вооруженных людей более 2000 человек в каждой. Шайки должны были состоять каждая из 200 хорошо одетых партизанов без косинеров; все необходимое они должны были покупать за деньги и никогда не размещаться в помещичьих дворах. Служба шаек долженствовала быть более политическо-полицейской, чем военной; в особенности шайки должны были парализировать действия законного правительства и истреблять без милосердия вредных нам его слуг и чиновников.
д. Денег мы постановили покуда не собирать; а только в тишине приготовиться к порядочному сбору новой подати. До этого времени мы потребовали из Варшавы 75 тыс. руб. серебром.
е. Вообще мы постановили во внешних наших приемах притихнуть, писать и печатать как можно меньше, не кричать и быть осторожнее. Народное Правительство утвердило все наши проекты и действия и обещалось прислать желаемые деньги. Однако же судьба не судила осуществиться нашим планам. На первой неделе пребывания моего в Вильно непредвиденное обстоятельство окончательно помешало всем усилиям и убило все надежды на исправление дел революции в Литве. Этим нечаянным обстоятельством, по крайней мере для меня, было покушение на жизнь предводителя дворянства Домейки, совершенное по приказанию Малаховского. Развитый после этого события страшный правительственный террор наносил нам удар за ударом, оправиться после которых никакая человеческая сила не была уже в состоянии. Гейштор и Зенкович были арестованы; Малаховскому приказано в 24 часа оставить Вильно и выехать в Петербург; городская организация в самое непродолжительное время было посажена в тюрьму едва ли не до последнего человека; многие бежали; печатать что-либо сделалось совершенно невозможным. Оставшиеся мои сотрудники, за исключением единственного Константина Калиновского, а также все жители Вильно пришли в состояние панического страха или бесчувственной решимости, и хотя иногда были готовы умереть за дело революции, но без воли, без силы, без веры и без надежды. Таким образом, я остался один с верным, никогда не ослабевавшим Константином Калиновским на развалинах вдребезги разбитой организации.
Что же оставалось делать? Мы придумывали разные способы: сперва хотели образовать литовское Отделение в Варшаве, оставив на время в Вильно только одного комиссара; потом, когда этот первый проект был признан неудобоисполнимым, мы пробовали образовать новое Отделение в Вильно и, совершенно притихнув на несколько недель, формировать втихомолку новую городскую организацию. Кандидатами этого нового отделения были: я, Калиновские и некто Милевич, человек без всяких способностей, приглашенный из Гродненской губернии. Однако же все усилия возродить погибшее не повели ни к какому результату; мы уже не могли ни пополнить своего состава, ни отыскать кандидата в начальники города*, не говоря уже о прочем. Чтобы объяснить положение дел в Вильно, скажу только, что иногда мы (т. е. члены Отделения) могли иметь заседания только на протестантском кладбище. Вскоре я был арестован, 22 августа (3 сентября) 1863 г., но перед этим успел передать печать и мою должность несчастному Константину Калиновскому.
* Калиновский был намерен назначить начальником города доктора Свидерского, но принял ли он предлагаемую ему должность, я не знаю, потому что он еще не приходил в наши заседания.
30 июля 2023 года
В предисловии к изданию «Показания и записки Оскара Авейде»: Москва-Вроцлав, 1961г. читаем:
«Записки о польском восстаний 1863 г.» Оскара Авейде занимают особое место в историографии Январского восстания 1863-1864гг… Член Центрального Национального комитета (ЦНК) в месяцы, непосредственно предшествующие восстанию, а затем член всех составов повстанческого Национального правительства вплоть до августа 1863 г., Авейде располагал такими обширными сведениями о развитии движения, о его участниках и ходе событий, многие из которых оставались тайной не только для противников восстания, но и для подавляющего большинства самих повстанцев, что в этом отношении с ним вряд ли мог соперничать кто-либо иной из мемуаристов восстания 1863г. Ни тенденциозная трактовка тех или иных явлений, ни сознательное умолчание о некоторых известных автору фактах (впрочем, не столь уж многочисленных) не меняют общего характера его «Записок», дающих обстоятельное и довольно точное (разумеется, субъективно, т.е. в той мере, в какой можно ожидать точности от такого вида исторического источника) изложение того широкого круга фактов и процессов, которые были знакомы Авейде. Ценность «Записок» как источника увеличивается еще и оттого, что в отличие от значительного числа написавших воспоминания участников или наблюдателей движения Авейде писал свои «Записки» по свежим следам событий, воссоздавая их с такой степенью подробности, которая свидетельствует о его поистине феноменальной памяти.
Запискам» Авейде была суждена судьба, о которой, вероятно, и не мечтал сам автор. По распоряжению наместника в Царстве Польском Ф. Ф. Берга они были изданы в 1866 г. в четырех томах и тем самым стали первой историей восстания 1863 г. Что более существенно — они оказали громадное влияние на последующую историографию восстания. Несмотря на то, что публикация «Записок» была негласной и крайне ограниченной по числу экземпляров, материал их скоро вошел в научный оборот…
«Последнюю существенную роль в восстании Авейде сыграл как руководитель Департамента Провинций Национального Правительства, когда принял на себя миссию «наведения порядка» в литовской организации, и 7 или 8 августа 1863 г. выехал в Вильно.
Исключительная трудность обстановки в Литве-Беларуси в условиях террора, развернутого Муравьевым-вешателем, поголовный отход в Литве белых от восстания, незнание местной обстановки* побудили Авейде вскоре отказаться от попыток вырвать руководство восстанием в Литве из рук Константина Калиновского и его сотоварищей. Авейде решает вернуться в Варшаву, но на перроне вокзала 3 сентября он был арестован».
Арест Авейде был случайностью. В это время, после совершенного повстанцами неудачного покушения на жизнь Виленского губернского предводителя дворянства Александра Домейки, в Вильно по приказу Муравьева проводились массовые облавы. Особенное внимание при поисках террористов было обращено на вокзал, так как было известно, что несколько участников покушения прибыли из Варшавы. В одну из таких облав и попал Авейде. У него был легальный паспорт, выданный варшавским обер-полицмейстером, на имя бухгалтера Людвика Шмидта. Пшиборовский, рассказывая об аресте Авейде, говорит, что его хотели уже выпустить, но Муравьев заявил: «Пусть еще посидит, посмотрим, может быть, что-нибудь о нем обнаружится». Затем, уже после продолжительного пребывания Авейде в тюрьме, его выдали отрастающие волосы (Авейде перед поездкой в Вильно покрасил свои светлые волосы в черный цвет). Заключенного вновь призвали к допросу, и тогда он назвал свое действительное имя..."
*Пшиборовский приписывает Авейде обширные связи в Литве и говорит, что Авейде был «хорошо известен в Вильно» (см. Historia dwóch lat, t. V, str. 312—313, Dzieje 1863 roku, t. V, str. 118). В Литве Авейде, однако, никогда не жил, знакомство же его по Петербургскому университету с Калиновским вряд ли дает основание для делаемого Пшиборовским вывода.
С точки зрения беларуской историографии Январского восстания, «Записки» представляют огромный интерес, как альтернатива традиционно романтическо-лубочным тенденциям в осветлении тех событий на наших землях, показывая их и участников глазами человека хотя и видевшего, в перспективе, судьбу Литвы-Беларуси в рамках «общего отечества», но владевшего информацией о реальном положении вещёй.
Что интересно, личность повстанческого руководителя г.Вильно Владислава Малаховского Оскар Авейде оценивает чуть ли не выше, чем личность руководителя собственно Виленского центра восстания Константина (Кастуся) Калиновского. При этом Овейде акцентирует внимание на том, что они (а вместе с ними и он сам) не владели ситуацией и фактически не влияли на ход событий на большей территории беларуских земель, например, косвенно констатируя, что второй по значимости после Виленского Минский центр восстания действовал практически автономно. К слову, деятельность последнего слабо представлена и в трудах беларуских историков, хотя он действовал дольше.
Эксклюзивную информацию из «Записок» по некоторым вопросам, которые до сих пор оставались совершенно неразработанными в отечественной историографии Январского восстания, я использовал при исследовательской работе под общим названием «Дело об идентификации „Равича“».
Собственно с выборкой из «Записок» (с пометками же Авейде), непосредственно относящихся к историю Январского восстания на территории Литвы- Беларуси я и предлагаю ознакомиться читателю перед тем, как опубликую продолжение своей исследовательской работы, т.к. после предварительного ознакомления с ними последующий материал будет показывать более целостную восстановленную картину тех событий.
«Последнюю существенную роль в восстании Авейде сыграл как руководитель Департамента Провинций Национального Правительства, когда принял на себя миссию «наведения порядка» в литовской организации, и 7 или 8 августа 1863 г. выехал в Вильно.
Исключительная трудность обстановки в Литве-Беларуси в условиях террора, развернутого Муравьевым-вешателем, поголовный отход в Литве белых от восстания, незнание местной обстановки* побудили Авейде вскоре отказаться от попыток вырвать руководство восстанием в Литве из рук Константина Калиновского и его сотоварищей. Авейде решает вернуться в Варшаву, но на перроне вокзала 3 сентября он был арестован».
*Пшиборовский приписывает Авейде обширные связи в Литве и говорит, что Авейде был «хорошо известен в Вильно» (см. Historia dwóch lat, t. V, str. 312—313, Dzieje 1863 roku, t. V, str. 118). В Литве Авейде, однако, никогда не жил, знакомство же его по Петербургскому университету с Калиновским вряд ли дает основание для делаемого Пшиборовским вывода.
Глава VI. ЗАГОВОР С НОЯБРЯ МЕСЯЦА 1862 Г. ДО МИНУТЫ ВОССТАНИЯ 22 ЯНВАРЯ 1863 г.
С.510. К числу важнейших действий Исполнительной комиссии принадлежат:
а. Четыре воззвания к жителям: Литвы, Руси, Галиции и Познани;, первые два призывали к борьбе с правительством, последние — к помощи в деньгах, волонтерах и оружии.
б. Приказ о снаряжении в Лондоне «Жмудской высадки». Комиссаром, по этому делу был назначен бывший ковенский агент Иосиф Демонтович, тогда уже скомпрометированный и находившийся за границей. Цель этого постановления заключалась в том, чтобы высадить к концу марта месяца на ковенский берег близ Полангена возможно более многочисленный офицерский и унтер-офицерский кадр и запас оружия (около двух тысяч ружей, четыре орудия и несколько сот штук белого оружия). Сумма, выданная первоначально Демонтовичу на издержки высадки, составляла около 15 тысяч руб. серебром, впоследствии она дополнилась пожертвованными эмигрантом гр. Браницким 30000 франками и такой же суммой из французских складчин в пользу революции. О дальнейших судьбах этого распоряжения буду говорить в следующих главах.
С.487-489. Сношения с Литвой. Мы уже видели в каком жалком положении находились они до октябрьского переворота; пародия белостокской организации находилась в заведовании Центрального комитета, а об остальной части Литвы доходили в Варшаву лишь темные, неопределенные слухи. Эти слухи, наконец, разъяснились в первой половине ноября месяца с прибытием в Варшаву уполномоченного делегата Виленского провинциального комитета кандидата С.-Петербургского университета Эдмунда Вериго.
Вериго приехал в сопровождении помощника Виленского агента Дюлёрана, молодого человека Вилькошевского *, с полномочием завести и упрочить сношения между провинциальным и Центральным комитетами. Шварц получил поручение принять прибывшего делегата; однако же, когда он прямо объявил, что с Шварцом не будет говорить ни одного слова, Комитет назначил на место его сперва меня и Богдановича, а потом одного меня.
Из всего сказанного мне Веригой я узнал следующее. После толчка, данного Яном Франковским под влиянием усилий Шварца Дюлёрана, образовался наконец в Вильне провинциальный комитет. Времени его окончательного образования не помню, во всяком случае это последовало не прежде августа месяца 1862 г. Членами этого комитета в минуту прибытия Вериго в Варшаву были следующие лица: он, Вериго, кандидаты С.-Петербургского университета помещики Сигизмунд Чехович* и Константин Калиновский, виленский фотограф Ахилл Бонольди, отставной русский военный инженер Яков Козелло и виленский доктор Длуский **.
Комитет после своего образования, хотя еще не вошел в непосредственные сношения с Центральным комитетом, но в основании признал себя в зависимости от него, принял июльский устав, призвал Дюлёрана в свои заседания и малопомалу начал заводить в Литве организацию. Вскоре, однако же, с самого начала действий возникли разные споры и недоразумения между Комитетом и Дюлёраном, Шварцом и другими варшавскими агентами в Гродненской губернии, споры, которые перешли в открытую вражду.
Поводы к этому были весьма серьезные и основательные, а именно: литовцы отчасти по причине различия в местных составных элементах народонаселения, отчасти потому, что хотели действовать благоразумнее нашего, нашли необходимым сделать некоторые отступления от июльского устава и от варшавской системы действий. Они ни за что не хотели начинать свои действия формированием десятков, а все свои усилия обращали исключительно на устройство главных воеводских органов.
Кроме того, признавая немногочисленных христианских жителей в городах Литвы достаточно приготовленными в революционном отношении, они постановили обратить всю возможную силу пропаганды на крестьян и поэтому прибавили к органам июльского устава «, начальников приходов», исключительно предназначенных для этой цели. Между тем Дюлёран, ученик и поклонник варшавской школы десятков, не только противился такому, по его понятиям, белому злоупотреблению, но начал под крыльями Комитета действовать по своему, по варшавскому образцу, мешая на каждом шагу благоразумным литовским стремлениям.
Кроме того, Шварц и его агенты в Гродненской губернии еще более увеличивали замешательство ***. Будучи не в состоянии ни убедить, ни обуздать Дюлёрана и других, виленский комитет постановил решительными мерами восстановить разрушавшийся порядок и потому удалил из среды своей Дюлёрана, запретил членам организации под страхом наказания слушаться в чем-нибудь кого-либо из варшавских агентов и приказал убить Шварца при первом появлении его в пределах Литвы.
Желая, однако, в то же время находиться в неразрывном единстве с Варшавой, Комитет отправил туда Веригу с рапортом о состоянии организации в Литве и с разными своими требованиями. Из представленного мне рапорта я увидел, что литовская организация слаба и только еще начинала формироваться, но что литовцы действуют хорошо и успешно. Воеводские органы существовали уже на деле (хотя не в полном составе) в Гродненской, Ковенской, Виленской и отчасти в Минской губерниях; кроме того, в Вильне и других губернских городах, в которых находится более христиан-католиков, заводились десятки, могущие служить опорой Комитету и его властям и могущие быть полезными для их действия. Число всех заговорщиков, насколько помню, не превосходило 3000 человек, наиболее же развитой была Гродненская организация. Денег Комитет не имел еще вовсе, за исключением организационных складок.
Из подпольных листков издавались: «Знамя Свободы» («Chorągiew Swobody»), редакцией которого занимались сами члены Комитета, и два на белорусском наречии для крестьян «Гуторка старого деда» («Hutorkastaraho dzieda»), «Мужицкая правда» («Mużyckaja prawda»), которых редактором был Константин Калиновский.
Требования Вериги заключались, между прочим, в следующем:
1) издать устав, определяющий взаимные отношения двух комитетов;
2) оба они должны быть признаны вполне равными, а Центральный только первым между равными;
3) уполномоченные от обоих Комитетов, постоянные агенты или комиссары, должны быть тоже равными как в отношении предназначаемой им роли, так и в отношении правил для их назначения и удаления;
4) назначить окончательный срок восстания не иначе, как с согласия обоих комитетов;
5) не посылать из Варшавы в Литву решительно ни одного агента, за исключением постоянного Виленского;
6) удалить безотлагательно Дюлёрана и тоже безотлагательно отдать белостокскую организацию в заведование литовского комитета.
Центральный комитет с первого раза отказал Вериге во всех пунктах; однако же приказал мне всеми силами стараться войти с ним в соглашение и написать требуемый устав.
После некоторых переговоров мне удалось наконец убедить Веригу сделать значительные уступки; Комитет уступил тоже, и мы составили устав, который был принят обеими сторонами. Главными пунктами этого устава были:
1) первенство и власть Центрального комитета остались неприкосновенными;
2) комиссар его в Вильне пользовался большими правами, чем уполномоченный литовский агент в Варшаве;
3) власть провинциального комитета в пределах провинции признавалась полной и исключительной; однако же она ограничивалась приказаниями Центрального комитета, контролем комиссара и необходимостью его согласия при решении некоторых вопросов первостепенной важности. Для этого была установлена отдельная комиссарская печать;
4) постановлено было больше не посылать из Варшавы агентов в Литву; 5) срок восстания решено было назначить с согласия литовского уполномоченного агента; в противном случае Литва увольнялась от обязанности принять его.
Кроме того Дюлёран был удален; на его место до времени назначения другого был послан Юлий Верещинский, а Белосток должен был перейти в заведование провинциального комитета тотчас же после утверждения взаимных соглашений договаривавшихся сторон.
Хотя Верига по моим просьбам и настояниям принял устав, однако же недоверие к Варшаве, выработанное прошедшими нелепостями ее агентов, было столь велико в литовцах, что провинциальный комитет не утвердил условий, заключенных своим уполномоченным, не допустил Верещинского в свои заседания и выслал другого своего члена, Длуского, для новых переговоров, на основании прежних своих требований. Длуский прибыл в Варшаву в начале декабря месяца и находился здесь до минуты восстания. Однако же, несмотря на столь продолжительное время, несмотря на всевозможные уступки со стороны Центрального комитета и на мои самые напряженные усилия, согласие между нами не состоялось.
Недоверие и настойчивость провинциалов были слепы, а Длуский был упрямый, твердый до закоснелости литовец, при том человек тупой и теряющийся в мелочах ****. Таким образом, согласие между самыми важными русско-польскими провинциями не было установлено до самой минуты революции. Силы литовской организации, конечно, не могли значительно увеличиться по самой краткости времени. Мы не получили из Вильна ни копейки; равным образом эта провинция ничего не доставила на покупку оружия.
Пометки О.Авейде
* Вилькошевский был послан в Вильно из Варшавы; он поссорился с Дюлёраном и сделался агентом провинциального комитета. Как мне говорили, он погиб во время восстания в Минской губернии.
** Я перечислил шесть лиц; один из них был или дежурным агентом Комитета, или начальником города Вильно, но который именно, не помню. Все перечисленные лица были постоянно членами провинциального комитета до самого закрытия его в феврале месяце 1863 г.
*** Из этого вышло, что бедная Белостокская область, а отчасти и другие уезды Гродненской губернии имели две организации, взаимно одна другой мешавшие: нашу, шварцовскую, и литовскую, провинциального комитета.
**** Он был прежде солдатом на Кавказе (как политический преступник); получив помилование в 1856 г., поступил в Московский университет и там окончил медицинский факультет. Во время восстания Длуский был офицером и служил под командой Сераковского в Ковенской губернии; потом командовал там же отдельной шайкой под псевдонимом Яблоновского. Он был последним начальником на всем пространстве Литвы и распустил людей (бежав сам за границу) не прежде лета 1864 г.
Глава VII. Восстание с 22 января 1863 г. до падения диктатуры Лянгевича, т.е. до последних дней марта месяца того же года
С.522-523. В Литве. Когда вспыхнуло восстание, Провинциальный комитет постановил безотлагательно следовать нашему примеру, несмотря ни на свои противные нашим убеждения, ни на споры с Варшавой, ни на слабость только что начавшей развиваться своей организации. Бедные люди сказали себе, что когда кровь за Польшу льется, Литва во что бы то ни стало должна не отставать от своих собратов в Царстве Польском и жертвовать всем для интересов революции *.
Однако же, помимо желаний и усилий Провинциального комитета, решительно никто на всем пространстве Литвы не послушался его призвания. Даже отчаянная попытка, задуманная самими членами Комитета близ уездного города Свенцян, не удалась: собранные десятка два вооруженных лиц были почти все обезоружены и арестованы без боя. Между тем, бывший наш агент Нестор Дюлёран, отвергнутый красными литовцами, успел сблизиться с белыми без всякого приказания о том из Варшавы. Литовские белые ничем не отличались от наших, за исключением разве того, что тамошняя шляхта более нашей готова к пожертвованиям за свободу Польши. Поэтому-то, хотя они первоначально были противниками восстания, но скоро (прежде наших дипломатов) решились принять в нем участие и войти в сношения с Варшавой и желали только иметь в своих руках провинциальную революционную власть. Вслед за тем в половине февраля месяца Дюлёран приехал в Варшаву и представил Бобровскому необходимость упразднить существовавший Провинциальный комитет и, воспользовавшись готовностью белых, передать им труды по образованию и руководству революцией в провинции.
Старая аксиома, что без шляхты никто ничего не сделает в Литве, и очевидная слабость комитета красных побудили Бобровского принять представления Дюлёрана. Дюлёран и помещик Ковенской губернии Иаков Гейштор были уполномочены представить на утверждение Временного правительства кандидатов в члены нового Литовского комитета. Через неделю кандидаты были представлены и утверждены. Ими были: упомянутый Гейштор, помещик Виленской губернии Александр Оскерко, помещик Минской губернии (Наполеон или Антон) Еленский, житель города Вильно Францишек Далевский и Дюлёран, которому вверены были вместе с тем обязанности комиссара Временного правительства в Литве.
Новый комитет получил название «Отделения (Временного правительства), заведовающего провинциями Литвы»; основанием же прав и обязанностей его, равно как и сношений с Варшавой, служила составленная Бобровским инструкция в духе дореволюционного неудавшегося литовского устава.
В то же время приказано было членам старого комитета прекратить их деятельность и выдать наследникам своим печать, документы, переписку и деньги**.
Вслед за тем в конце февраля прибыл в Варшаву виленский литератор Вацлав Пржибыльский как уполномоченный агент Литовского отделения, и сношения между нами с тех пор установились на прочном основании.
Вооруженные действия начались в Литве только под конец описываемого периода, именно с 15 (27) марта, да и то не везде. Правда, что еще прежде Роман Рогинский, перешедший со своей незначительной шайкой через Буг в начале февраля, после сражения под Семятичами, кружился по Гродненской губернии и забрался даже в Пинск, но действия его были похожи скорее на пляску сумасшедшего, чем на что-нибудь серьезное, и не нашли никакого отголоска в жителях Литвы.
* Эти слова можно вообще принять как девиз восстания Литвы и Руси.
** Они некоторое время противились, но потом сдались, написав протестацию.
Г л а в а VIII. С апреля месяца до первого переворота, совершенного недовольными и анархистами городской организации в первой половине июня месяца .
С.541-544. Бедная, истерзанная несчастиями, нанесенными революцией, Литва стояла во всех отношениях ниже Царства Польского. Нет никакого сомнения, что это происходило вследствие натуральных непреодолимых препятствий, как-то: иной натуры и иного состава общественных элементов края, его внутреннего устройства, недостатка городского народонаселения и совершеннейшего недостатка предварительных приготовлений; следует, однако же, заметить, что во многом повредили литовскому восстанию его руководители. Вообще можно сказать, что величайшей, неизгладимой ошибкой Временного правительства относительно Литвы была передача всей революционной провинциальной власти в руки белых. Старая аксиома, что без шляхты нечего там делать, верна, но применение ее было ошибочно; следовало действовать, так сказать, руками шляхты, но не ее головой. Чтобы излишне не распространяться об этом, хотя весьма важном и основном предмете, я ограничусь несколькими чертами революционной деятельности в Литве, в гражданском и военном отношениях.
а. Администрация. Члены Отделения как шляхта не имели решительно никакого даже инстинктивного понятия о нашей тайной революции; притом они отличались недостатком энергии и быстроты действий. Об их революционных способностях без преувеличения можно сказать, что они не задали себе вопроса: что им делать и как устроить и вести дела провинции; я помню, что виленское Отделение не раз просило от нас приказаний и советов по самым пустым предметам, о которых никогда не спрашивал ни один начальник воеводства в Царстве Польском. Добрые и некоторые весьма умные помещики (как например Оскерко), приняв на себя несвойственные им роли, не сумели ни распределить занятий между собой, ни образовать хотя бы самых малых департаментов, даже вовсе не запаслись постоянными помощниками; все и каждый делали всё, а в результате ничего, кроме чепухи.
В Вильне, в этом центре деятельности провинциальной власти, Отделение не образовало совершенно никакой организации, особенного начальника города не было вовсе, член Отделения Оскерко сам исполнял его обязанности. Он имел в городе обширные связи, но эти связи нисколько не походили на нашу варшавскую организацию; люди исполняли все приказываемое Оскеркой, но как друзья, а не как «чиновники восстания». Говорю это с тем большим убеждением, что я имел случай лично в том удостовериться.
Виленская городская организация стала образовываться уже после ареста Оскерки, в июне месяце, под руководством его преемника, молодого энергичного революционера инженера Владислава Малаховского*. Самую жалкую сторону организации в Литве составляла воеводская администрация. Ограничусь здесь указанием только на два главнейшие недостатка. Во-первых, члены Отделения, приняв в основание наш мартовский устав, в применении его к делу не обратили внимания на разницу местных условий, существующих между Царством Польским и Литвой. Они не разделили своих обширных и лишенных хороших сообщений губерний на меньшие воеводства, а просто лишь изменили их название. Только Витебская и Гродненская губернии были разделены, каждая на два, да и то несоразмерные воеводства. Прямым последствием такого недостатка было то, что ни один комиссар, ни один начальник не только не были в состоянии руководить делами вверенных им участков, но даже не знали, что в них происходило. Поэтому нередко случалось, что заграничные газеты говорили о стычках тех или других отрядов, а в Вильне ничего о том не знали.
Вторым, главным недостатком администрации в Литве было то, что белые, получив власть в свои руки, совершенно удалили от участия в управлении делами живой, молодой, собственно революционный элемент. Важные должности комиссаров, начальников воеводств и уездов доставались почти исключительно весьма добрым и весьма спокойным, просто говоря, гнилым шляхтичам-помещикам**. Шляхте понравились титулы, и она весьма охотно принимала назначения, но жертвовать временем и всем дорогим в жизни для исполнения принятых на себя обязанностей, подвергать себя всем опасностям, сопряженным с исполнением, например, комиссарской должности, они по самой натуре своей не были в состоянии. Вообще, главы воеводств были трусы и тяжелые, ленивые негодяи. Проехать 15 верст казалось таким господам чем-то чрезвычайным, вести порядочную переписку чуть ли не смертным приговором. Этот второй недостаток был столь важен, что его» можно назвать одной из главнейших причин гибели литовского восстания. Первый напор, первый удар прибывшего в Вильно, кажется, в мае месяце генерала Муравьева разбил вдребезги хилую литовскую администрацию; шляхетские чиновники в паническом страхе бросали дела, прятали в землю печати, не уведомив даже о том свое начальство***.
б. Финансы. Подати собирались будто бы на основании декрета от 8 апреля и под наши квитанции, однако же на деле этого не было; каждый давал подать не по букве декрета, а по собственному усмотрению; притом весьма многие богатейшие люди ничего не давали. Главной причиной сего была вялость и недостаток энергии Отделения и недостаток хороших инструкций; прямым же последствием было то, что финансы литовского восстания находились в весьма скудном состоянии. Как велика была сумма всех собранных в Литве денег, я не могу определить даже приблизительно, но в подтверждение слов моих приведу три примера.
Во-первых, Литва не прислала ни копейки в общую кассу революционного правительства; иногда даже издержки нашего комиссара и литовского агента (потом секретаря) удовлетворялись нашими средствами.
Во-вторых, на покупку оружия послано было из Вильно во все продолжение восстания не более 80000 руб. серебром.
В-третьих, наконец, во время моего пребывания в Литве в кассе Отделения находилось только до 6000 руб. серебром и не было никакой надежды собрать более денег.
в. Военные действия. Это одна из самых грустных, самых прискорбных сторон революции. Литва в военном отношении находилась несравненно в худшем положении, чем Царство Польское. Элемент, составлявший основание шаек, был там далеко не таков, как у нас; расположение крестьян (за исключением Ковенской губернии) вообще враждебное; из-за границы не привезено ни одного ружья****. Вот натуральные причины, делавшие невозможным всякий шаг к серьезным военным действиям. Если бы, однако же, руководство делами было другое, т. е. если бы оно было революционное, энергическое, сознательное, в таком случае, по моему убеждению, нет никакого сомнения, что Литва могла бы вести продолжительную и для русской армии утомительную, партизанскую войну.
Огромные, во многих местностях девственные литовские леса представляют превосходное для этого рода войны средство; недостаток хороших сообщений облегчал действия партизанов, запас домашнего оружия был значителен, офицеров было довольно, и некоторые из них были весьма способные люди. Недоставало только, как я сказал, хорошего руководства и хорошей администрации.
Виленское Отделение, дожидаясь всякую неделю французов, не обращало почти никакого внимания на военную часть восстания; оно не постаралось даже о том, чтобы иметь под рукой офицера, могущего помогать ему в общем управлении делами. Оно имело целые десятки способных людей, как например,, Сераковского, Жвирждовского, Лясковского, Траугута и не воспользовалось этим счастливым положением, чтобы составить какой-нибудь военный департамент. Довольно сказать, что ни одна инструкция, ни одно распоряжение, касавшееся военной организации или военных действий, не были изданы членами Литовского отделения. Дела были оставлены просто на произвол судьбы, шайки поднимались и гибли на всем пространстве Литвы, но никто не думал о судьбах их. Из военных воеводских начальников были назначены, если не ошибаюсь, только трое: в Ковенской губернии — Сераковский, в Гродненской — старый польский кавалерист, эмигрант Духинский (совершеннейшая неспособность)***** и в Могилевской — Жвирждовский. Почему другие губернии не ил/ели своих начальников, можно объяснить одним только безрассудством Отделения, потому что недостатка в офицерах не было******.Виленские друзья наши до такой степени не знали, что делать и куда посылать офицеров, что, например, посланный нами в их распоряжение Гейденрейх (Крук), который желал воевать в Литве, возвратился после некоторого времени в Варшаву и объявил, что не мог дождаться там никакого поручения, несмотря на то, что тут же под носом, в Виленской губернии, не. было воеводского начальника. Об образе военных действий в воеводствах, о порядке и силах сражавшихся говорить не буду, потому что они мне неизвестны, или правильнее, мне было бы трудно собирать отрывочные данные, оставшиеся у меня в памяти. Довольно сказать, что только один Сераковский пробовал действовать более значительными силами; с потерей его редкая литовская шайка превосходила 200 человек. Шайки были без руководства, без организации, без денег и без одежды.
Более прочих начальников отличались: в Тройском уезде бывший кавказский офицер Нарбут и в Ковенской губернии Сераковский. Сераковскому удалось даже заинтересовать в пользу восстания жмудских крестьян.
К этому очерку военной стороны восстания в Литве следует прибавить еще слово о судьбах «Жмудской высадки». Деятельный Демонтович исполнил данное ему поручение: купил оружие и значительный запас амуниции, собрал более 300 человек офицеров и унтер-офицеров под начальством Лапинского и в апреле месяце готов был пробовать счастье и высадить на берег столь необходимое для Сераковского подкрепление. Но, к несчастью, трусость или. как говорят, измена английского капитана нанятого судна помешала всему*******.
Он доехал с Демонтовичем до Копенгагена и далее не хотел сделать ни шагу. Нечего было делать, Демонтович, не доверяя вполне датским властям, перевез свою команду на шведский берег и высадил ее в Мальмэ (Malmó), надеясь, что после некоторого времени, когда толки о высадке притихнут, он успеет еще в то же лето пробраться к Полангену. Шведы приняли пришельцев с необыкновенным сочувствием, и хотя сношения шведского правительства с Россией требовали соблюдения приличий и наложения секвестра на оружие как на военную контрабанду, но Демонтович нашел средства снять его и неоднократно получал помощь и покровительство не только от жителей края, но и от самого кородя, который приказал выдать из своей частной кассы нашему комиссару 20 тыс. риксталеров. Впоследствии, и именно в июле месяце, мы возвратили эти деньги его величеству посредством Константина Чарторыского. О дальнейших судьбах «высадки» говорить буду в следующей главе.
Для пополнения всего вышесказанного о Литве, я должен упомянуть о перемене, последовавшей во взаимных отношениях между Вильной и Варшавой во второй половине мая месяца. Видя погрешности и ошибки Литовского отделения, революционное правительство решило поставить его в большую от себя зависимость. С этой целью оно переименовано было в «Исполнительное отделение», а власть уполномоченного комиссара была усилена настолько, что в его исключительное и непосредственное заведование переданы были все воеводские комиссары в Литве, которых он мог назначать и удалять по своему личному усмотрению. В то же время приказано было Отделению распределить занятия между членами и устроить департаменты, которые были названы секциями, в отличие от варшавских********.
Личных перемен никаких не последовало.
* Чтобы доказать слабость организации в Вильне, приведу в виде примера, что члены Комитета не имели ни одного резчика печатей, не могли достать в Литве букв для типографии; отыскать курьера для посылки в Варшаву составляло уже для них величайшее затрунение. О фальшивых паспортах и о революционной полиции не было у них и помину.
** Только один революционер, Константин Калиновский, был комиссаром Гродненской губернии, и потому только там существовала кое-какая администрация.
*** Личный состав литовских воеводских властей не был известен в Варшаве, и потому я не в состоянии назвать ни одного лица, принадлежавшего к оному.
**** Литовцы, желая доставать скорее оружие, посылали деньги не нам, а своим заграничным агентам, Брониславу Залевскому, помещику Минской губернии, и Ахиллу Бонольди, бывшему членом Провинциального комитета. Эта мера вместо того, чтобы помочь затруднительному положению, ухудшила его: агенты до самого конца восстания не прислали в Литву ни одной штуки оружия. Мы, с нашей стороны, послали было один транспорт из нескольких сот ружей, но транспорт этот на дороге в Кенигсберге был задержан прусской полицией.
***** В Гродненской губернии находились между прочими Траугут и капитан генерального штаба Кобылинский (?), которые стояли несравненно выше Духинского.
****** Не было ни одной шайки в Литве, в которой находилось бы менее трех русских офицеров. Это объясняется тем, что весьма многие литовские помещики служили в русской армии и что Петербургский военный комитет доставил виленскому Отделению значительное число офицеров.
******* Были данные, дозволяющие предполагать измену; с одной стороны, русское правительство заранее знало цель, состав и время отправления высадки; с другой,— капитан был хорошо знаком с Петербургом. Выбор капитана взял на себя Цверцякевич, который никогда ничего не делал как следует.
******** Мы даже послали в Вильно инженерного русского офицера Калиновского с поручением назначить его в военную секцию Отделения.
Глава IX. С первых чисел июня по 1 августа 1863 г., т. е. до моего выезда в Вильно
С.595-596. Департамент провинций. При установлении департаментов его не было вовсе, и только в июле месяце постановлено было образовать его. Между тем дела провинций находились в моем заведовании, и я сам играл роль директора неустроенного департамента. Помощниками моими были: секретари Литвы (Беларусми и Жмуди-Лиетувы — А.Т.) и Руси (Украины — А.Т.), Вацлав Пржибыльский и Мариан Добецкий, Гиллер (до назначения его секретарем Скорупки) и молодой галицийский помещик, присланный из Кракова, гр. Козебродский. Кроме того, я поручил нашим комиссарам в Галиции и Познани прислать в Варшаву двух или трех других лиц, хорошо ознакомленных с положением провинциальных дел, но я их не дождался *. Поэтому мой департамент не был еще окончательно сформирован.
Заведование мое литовскими и русскими революционными делами было более номинальное, чем действительное, потому, что ими, в сущности, заведовали сами уполномоченные агенты от этих двух провинций, переименованные в секретарей. Секретари Литвы и Руси по новому порядку перестали быть уполномоченными агентами, зависевшими от соответственных Отделений, и с тех пор исключительно зависели от Народного Правительства; по сравнению же с существовавшими в Варшаве революционными органами они стояли наравне с департаментами, с той разницей, что являлись в наши заседания с рапортами и с представлениями, касающимися провинциальных дел, и тут же получали необходимые решения и приказания. Таким образом, я имел только ближайший контроль и надзор за действиями секретарей и заступал для них место Народного Правительства в том случае, если они по каким-либо поводам не могли приходить в заседания. Секретари Литвы и Руси должны были иметь своих помощников, но на деле имел их только Пржибыльский, и то лишь потому, что он, исполняя в то же время трудные обязанности начальника города, был весьма обременен занятиями. Из его помощников я помню фамилии профессора Главной школы доктора Дыбовского и доктора Моравского. Здесь скажу несколько слов о положении революции в провинциях во время описываемого периода.
* Я выписывал из Лемберга Польковского, помощника Майковского, из Познани Казимира Красицкого и Казимира Шанецкого, лично мне знакомых. Прибыли ли они в Варшаву после моего выезда в Вильно, я не знаю.
С.596-599. В Литве дела с каждым днем ухудшались и быстро клонились к совершеннейшему упадку. Гражданская служба находилась в несчастнейшем состоянии; дряхлая литовская организация не могла устоять против первого напора правительственной грозы, которая там разразилась уже в конце мая. В воеводствах постоянные аресты вырывали действующих людей одного за другим так быстро, что при таинственности действий и при известных уже недостатках литовской администрации нельзя было успевать замещать другими личностями остававшиеся после ареста вакантные должности. Целый ряд обширных уездов и округов оставался без начальников; не везде даже существовали начальники воеводств и комиссары.
О жандармах, о помещичьей почте, приносивших у нас столько услуг восстанию, в Литве не было и помину.
В городе Вильне, хотя деятельный Малаховский, поступивший после Оскерки, образовал организацию, но организация его при проявлявшемся все более и более упадке духа, при недостатке соответственных людей и ежедневных арестах не имела никакой внутренней силы, которую представлял лишь один Малаховский; он должен был каждого из своих подчиненных вести за руку для того, чтобы они действовали хоть сколько-нибудь с пользой: без напряженных усилий начальника города члены организации представляли собой только одни названия *.
Поставленная нами в мае месяце реформа (состоявшая в особенности в увеличении власти нашего комиссара, в передаче в его зависимость всех воеводских комиссаров в Литве и в распределении занятий Отделения по секциям) была уже не в состоянии спасти литовскую организацию. Происходило это, во-первых, потому, что реформа последовала уже поздно: ошибки и недостатки прошедшего при слабости местного восстания и при деятельности законного правительства были уже невознаградимы; во-вторых, потому, что для приведения в исполнение этой реформы требовался вполне хороший и дельный комиссар, а не такой, как Дюлёран, лишенный почти всяких способностей, человек самонадеянный иногда до ребячества.
Виленское Отделение, получив наши майские постановления, не успело еще приняться за их исполнение, как потеряло в непродолжительное время одного за другим трех своих членов: Оскерку, Францишка Далевского и Еленского (не говоря уже о многих в то же время арестованных их помощниках); приглашенные же вновь гродненский комиссар Константин Калиновский и Малаховский весьма мало знали дела и тайны организации, нашли слишком много старого зла и встретили слишком много препятствий для того, чтобы действовать успешно в духе наших распоряжений. Притом, скоро появились разные жалкие споры и недоразумения между членами нового состава, в особенности же между председателем Отделения Гейштором и Дюлёраном, имевшим претензии играть роль маленького провинциального диктатора. Вдобавок Малаховский, бывший сильнее других своих товарищей, как начальник города Вильно, ни с кем не посоветовавшись, хотел сам спасти от погибели литовскую революцию и готовил нам новый переворот: он намеревался устранить всех членов Отделения, не исключая и нашего комиссара, переименовать название Исполнительного отделения на Литовский комитет, и установить сношения Вильно с Варшавой на другом основании. По желаниям Малаховского, Литовский комитет долженствовал быть самостоятельной провинциальной властью, находившейся лишь в некоторой более формальной, нежели действительной зависимости от Народного Правительства. Мы еще вовремя узнали об этом намерении Малаховского и успели воздержать его от такого безрассудного поступка.
О военной стороне восстания в Литве нечего распространяться. Число и сила литовских шаек уменьшались ежедневно; продовольствие партизанов и сношения между ними и виленским Отделением делались все более невозможными по недостаточности, а во многих местностях по совершенному отсутствию гражданской администрации и по неимению жандармов. Поэтому не удивительно, что о действовавших в воеводствах шайках обыкновенно не знали не только в Варшаве, но в самом Виленском революционном Отделении.
Одним словом, восстание в Литве в июле месяце находилось уже в упадке.
Получая весьма редкие рапорты от Дюлёрана и от председателя Отделения Гейштора и заключая из них, что все в этой провинции идет дурно и что раздоры членов Отделения съедают остатки необходимого порядка и единства, мы приказали Дюлёрану в половине июля приехать в Варшаву с рапортом и объяснениями. Дюлёран подтвердил все описанное мною и, объявив свое неудовольствие, просил уволить его от исполняемых им обязанностей. Тогда я, видя, что труд мой и присутствие в Варшаве уже не нужны, предложил Народному Правительству послать меня на место уволенного Дюлёрана и в первых числах августа (кажется, 4 н. с.) отправился в Вильно как уполномоченный провинциальный комиссар. Мне была дана при этом мною же составленная инструкция, но вообще я был уполномочен вновь устроить дела литовской организации соответственно местным обстоятельствам. Для пополнения представленного очерка и отчасти как вступление к деятельности моей в Литве (о чем скажу ниже) я должен упомянуть еще о двух предметах: о судьбах жмудской высадки и о назначении Тpayгута одним из литовских военных начальников. После первой неудачи высадить на ковенский берег столь необходимую для жмудского восстания помощь Демонтович решился, кажется, в июне месяце вторично пробовать счастья. Желая сделать все со всевозможной осторожностью и предусмотрительностью, он, кроме одного нанятого шведского судна, купил еще другое на наши деньги и нанял прислугу с тем, чтобы перевозить людей и оружие частями. Местом же высадки Демонтович избрал не ковенский берег *, а прусский, около Мемеля, а оттуда уже предполагал перевести свою команду в русские пределы. Все необходимые приготовления поэтому проекту стоили много труда и времени нашему несчастному комиссару, тем более, что начальник Лапинский как настоящий эмиграционный негодяй вместо того, чтобы помогать ему, мешал во многом; он ничего не делал, кричал о намерении Демонтовича во всеуслышание и тратил деньги в Копенгагене. Наконец, все было приготовлено, и наши авантюристы находились уже у прусского берега. Но, видно, судьба судила не осуществиться фантастическому проекту. В ту самую минуту, когда первые 30 человек потихоньку переезжали на лодках с судна на берег, вдруг поднялась буря, и 24 человека, большей частью иностранцы, потонули. Демонтович, несмотря на это нечаянное препятствие, хотел во что бы то ни стало высадить людей с Лапинским; но испорченные праздной жизнью волонтеры так струсили, что никто его не послушался. Впрочем на этот раз трусость была хорошим инстинктом потому, что приготовленные заранее в Пруссии подводы для перевозки людей в Ковенскую губернию и гибель тонувших обратили на себя внимание прибрежных жителей и возбудили бдительность местной полиции; нет никакого сомнения, что если бы и удалось Демонтовичу счастливо пробраться на берег, он непременно был бы задержан прусскими войсками.
Таким образом, высадка опять должна была искать гостеприимства в Швеции. Получив рапорт об этой вторичной неудаче, мы приказали: оставить раз навсегда проект высадки, передать оружие в распоряжение люттихской комиссии, продать купленное судно и помочь волонтерам, если они пожелают пробраться другим путем во внутрь края. Назначение Траугута не осуществилось. Видя жалкое состояние военных литовских действий, Народное Правительство еще до приезда Дюлёрана в Варшаву постановило помочь им. С этой целью мы намеревались сформировать в Августовской губернии два сильные отряда, каждый из двух тысяч человек, и хотели отправить их в Литву: один в Гродненскую, а другой в Ковенскую губернии. Начальником гродненского отряда назначен был Траугут, а в ковенский предполагалось назначить Лянгевича, которого мы надеялись освободить из тюрьмы. Выбор наш пал на Лянгевича потому, что он пользовался всеобщей симпатией, несмотря на его неспособность и на все диктаторское бессмыслие. Для единства в приготовлениях и действиях на обоих берегах Немана военный департамент назначил отдельный каждому из этих двух начальников довольно обширный район. Район Траугута состоял из части Августовской, почти всей Гродненской, части Виленской губерний; района же, назначенного для Лянгевича, я не помню. Все предприятие долженствовало быть приведено в исполнение не позже первых чисел сентября нового стиля. Согласно проекту, в начале июня были отправлены в Августовскую губернию, сначала Петровскому, потом моему брату Артуру Авейде, значительные деньги и нарочно для формирования литовских отрядов предназначенные неизвестные мне офицеры. Вместе с сим приказано было люттихской комиссии и прусскому агенту Држевецкому доставить необходимое количество оружия; Траугут же должен был во время своего пребывания за границей избрать по своему усмотрению офицеров между эмигрантами и французскими волонтерами. Почему гродненская экспедиция не состоялась, мне не известно; для меня это непонятно, тем более, что когда я находился в Вильне, Пржибыльский уведомил меня, что августовские приготовления ведутся успешно и что для окончания их послан был из Варшавы с новым запасом денег Козелло, назначенный начальником штаба траугутовской команды. Вероятно, строгие меры, принятые генералом Муравьевым после присоединения Августовской губернии к Виленскому управлению, парализировали наши намерения. О ковенском отряде мне ничего не известно.
* Более способные и более деятельные из молодого революционного поколения уже погибли в отрядах; старшие же летами уклонялись от всякого участия в организации, грозившего в небольшом городе неминуемой ответственностью перед военным судом. Поэтому Малаховский с величайшим трудом мог приискать людей только в свои сотрудники, и то таких, которые не имели никаких способностей и не пользовались уважением местных жителей. Подчиненные его были большей частью несведущие трусы.
**Демонтович заключил контракт с каким-то английским комиссаром, по которому судно переходило в собственность капитана после троекратной удачной высадки в назначенном ему прибрежном пункте.
С.616-617. Прежде совершенного окончания моих записок скажу еще несколько слов о моем пребывании в Вильно. В каком положении были найдены мною дела в этой несчастной провинции, о том уже сказано мною выше; добавлю лишь, что все рапорты и объяснения не давали точного понятия о настоящем, о действительности. Всеобщее расстройство и упадок духа были совершенны.
Из членов старого состава я нашел только одного Гейштора, а из новых Константина Калиновского и Малаховского; но и они спорили между собой, и поэтому заседания Отделения вовсе не собирались. Из помощников, сколько помню, остался один, потерявший всякую энергию, апатически бесчувственный офицер Иосиф Калиновский.
Городская организация, собственно говоря, состояла из одного Малаховского; без него члены ее были только ни к чему не годными марионетками. О воеводской администрации и говорить грустно; вместо слов я представлю пример. В числе полученных в мое время рапортов находился и рапорт гражданского начальника Минского воеводства, как-то случайно уцелевшего от ареста. Рапорт был так скромно и так хорошо написан, что я спросил о фамилии начальника, но, к большому моему удивлению, никто в Вильно не умел назвать мне его фамилию.
Денег было только 6000 руб. серебром, шайки находились в отчаянном положении. Однако же, несмотря на все это, нужно было действовать.
а. Во-первых, мне удалось уговорить Малаховского оставить открытое нами вовремя намерение его сделать переворот и стараться согласить разъединенные умы. Благодаря этому мы (т. е. я и мои новые сотрудники) надеялись действовать далее сообща в следующем составе нового Отделения; Гейштор, оба Калиновские, Малаховский и я; секретарем нашим долженствовал быть молодой, но весьма способный человек, секретарь комиссара Демонтовича Феликс Зенкович, прибывший вместе со мною из Варшавы Конечно, много бы можно было возразить против такого состава, но лучшего в то время создать было невозможно.
б. Мы составили новый устав, определявший взаимные отношения между Вильно и Варшавой. Воеводские комиссары опять перешли в заведование Отделения.
в. Мы составили новый план воеводской организации, соответственный обстоятельствам. Власть гражданских воеводских начальников была значительно усилена.
г. Далее мы составили новый план для наших военных действий. По этому плану мы до дальнейшего времени прекратили образование партизанских отрядов в Витебской, Могилевской и Минской губерниях; в прочих же губерниях решили до прибытия Траугута и Лянгевича не набирать вооруженных людей более 2000 человек в каждой. Шайки должны были состоять каждая из 200 хорошо одетых партизанов без косинеров; все необходимое они должны были покупать за деньги и никогда не размещаться в помещичьих дворах. Служба шаек долженствовала быть более политическо-полицейской, чем военной; в особенности шайки должны были парализировать действия законного правительства и истреблять без милосердия вредных нам его слуг и чиновников.
д. Денег мы постановили покуда не собирать; а только в тишине приготовиться к порядочному сбору новой подати. До этого времени мы потребовали из Варшавы 75 тыс. руб. серебром.
е. Вообще мы постановили во внешних наших приемах притихнуть, писать и печатать как можно меньше, не кричать и быть осторожнее. Народное Правительство утвердило все наши проекты и действия и обещалось прислать желаемые деньги. Однако же судьба не судила осуществиться нашим планам. На первой неделе пребывания моего в Вильно непредвиденное обстоятельство окончательно помешало всем усилиям и убило все надежды на исправление дел революции в Литве. Этим нечаянным обстоятельством, по крайней мере для меня, было покушение на жизнь предводителя дворянства Домейки, совершенное по приказанию Малаховского. Развитый после этого события страшный правительственный террор наносил нам удар за ударом, оправиться после которых никакая человеческая сила не была уже в состоянии. Гейштор и Зенкович были арестованы; Малаховскому приказано в 24 часа оставить Вильно и выехать в Петербург; городская организация в самое непродолжительное время было посажена в тюрьму едва ли не до последнего человека; многие бежали; печатать что-либо сделалось совершенно невозможным. Оставшиеся мои сотрудники, за исключением единственного Константина Калиновского, а также все жители Вильно пришли в состояние панического страха или бесчувственной решимости, и хотя иногда были готовы умереть за дело революции, но без воли, без силы, без веры и без надежды. Таким образом, я остался один с верным, никогда не ослабевавшим Константином Калиновским на развалинах вдребезги разбитой организации.
Что же оставалось делать? Мы придумывали разные способы: сперва хотели образовать литовское Отделение в Варшаве, оставив на время в Вильно только одного комиссара; потом, когда этот первый проект был признан неудобоисполнимым, мы пробовали образовать новое Отделение в Вильно и, совершенно притихнув на несколько недель, формировать втихомолку новую городскую организацию. Кандидатами этого нового отделения были: я, Калиновские и некто Милевич, человек без всяких способностей, приглашенный из Гродненской губернии. Однако же все усилия возродить погибшее не повели ни к какому результату; мы уже не могли ни пополнить своего состава, ни отыскать кандидата в начальники города*, не говоря уже о прочем. Чтобы объяснить положение дел в Вильно, скажу только, что иногда мы (т. е. члены Отделения) могли иметь заседания только на протестантском кладбище. Вскоре я был арестован, 22 августа (3 сентября) 1863 г., но перед этим успел передать печать и мою должность несчастному Константину Калиновскому.
* Калиновский был намерен назначить начальником города доктора Свидерского, но принял ли он предлагаемую ему должность, я не знаю, потому что он еще не приходил в наши заседания.
30 июля 2023 года
1 комментарий