Правый поворот. Какой мир ждет нас в будущем

Михаил Смотряев
Би-би-си


Глобализация должна была сделать этот снимок невозможным

Кандидат в президенты Бразилии Жаир Болсонару — фигура как минимум крайне противоречивая. Предположить его появление в политическом мейнстриме еще десять лет назад было совершенно невозможно, хотя на дальней периферии политического спектра подобные ему фигуры обычно присутствуют.

Однако то же самое можно сказать и про президента США Дональда Трампа, австрийского канцлера Себастиана Курца, немецкую партию «Альтернатива для Германии», французский Национальный фронт Марин Ле Пен…

Кстати, накануне выборов в Бразилии на стенах нередко можно было видеть граффити «Конституции — нет, Библии — да!». В предвыборных кампаниях, как известно, все средства хороши, но само по себе противопоставление светского и религиозного по-своему символично.

Рост популярности считавшихся еще несколько лет назад абсолютно маргинальными идей и их носителей знаменует радикальное изменение всего политического ландшафта. Условно назовем это явление правым или консервативным поворотом и попробуем разобраться в его причинах и последствиях.

Начать придется издалека.

Несостоявшийся «конец истории»

Глобализация как концепция — вещь не новая, она началась еще 100 лет назад, полагает российский политолог Федор Лукьянов. Сопутствующие ей экономические процессы были схожие, а вот политические — нет. Активная по-настоящему глобальная торговля началась задолго до того, как политики сообразили, что и сопутствующую систему международных отношений тоже надо менять.

Для того чтобы сформировать новое понимание политической действительности, потребовалось две горячие мировые войны и длительное противостояние в рамках холодной войны. Распад СССР положил конец идеологической битве, западная евроатлантическая цивилизация праздновала победу.

Казалось, что направление движения в будущее человечества определилось, и в итоге будет построена универсальная (это важно!) система на принципах либеральной рыночной экономики, всеобъемлющих социальных и правовых гарантий. Обеспечивать ее функционирование будет электоральная демократия, которая проследит за тем, чтобы интересы всех обитателей этого светлого будущего были представлены, учтены и защищены.

Сложившаяся в итоге глобальная либеральная идея, тот самый «конец истории» Фукуямы, сейчас переживает кризис.

Глобализация в ее современном понимании предполагает, помимо всего прочего, более равномерное распределение богатства между странами первого, второго и третьего мира. Предполагалось, что это произойдет естественным путем: условия труда и жизни постепенно будут выравниваться, а обеспечат этот процесс технологические прорывы, свободное движение капиталов, людей и идей.

Если бы это произошло, наверное, глобальная либеральная идея оказалась бы более жизнеспособной.

Новая экономическая реальность

Но этого не случилось. Бедные страны стали беднее, богатые — богаче. Более того, расслоение усилилось и в развитых странах, хотя понимание бедности, например, в Швейцарии и Центрально-Африканской Республике, безусловно, разное.


От Берлинской стены остались лишь памятные знаки. Либеральный капитализм победил?

Подобного рода расслоение между «ядром» мирового капитализма и его периферией существовало всегда. Но либеральная идея предполагала его постепенное сокращение, чего, к сожалению, не происходит.

Пришедшая на смену традиционной новая экономика, базирующаяся на интеллектуальном контенте, позволила не только удовлетворять запросы потребителя, но и создавать новые. Таким образом, в развитых странах формируется новая элита, не имеющая связей с традиционной.

Эта элита получает новые возможности для закрепления своего доминирующего положения в мире и, как следствие, для углубления разрыва между бедными и богатыми странами. В этой новой экономике преимущества стран вроде богатой ресурсами России или хорошо организованного Китая, позволившие в свое время сократить разрыв с развитыми экономиками Запада, больше не работают.

«Золотой миллиард» не жалеет сил для закрепления своего главенствующего положения в новой мировой иерархии, например, настаивает на открытости внутренних рынков для внешней конкуренции и на приоритете международных соглашений над национальным законодательством.

Там хорошо, где нас нет

Неудивительно, что в развивающихся странах растет неприятие такого положения вещей. Изменить его, играя по западным правилам, не получается — не позволяет уровень экономического развития.

В отстающих странах, лишённых в новых мировых реалиях перспективы хотя бы «догоняющего» развития, политические элиты устраиваются, как умеют, зачастую за счет агрессивной риторики. Либеральные принципы объявляются ложными, их место занимают неясные абстрактные принципы, зачастую с ярким националистическим оттенком и, как правило, глубоко заякоренные в прошлом.

Между тем взрывной технологический рост последних десятилетий позволил гражданам этих стран (а их, напомним, на планете большинство) своими глазами увидеть, что такое «хорошая жизнь», а заодно и догадаться, что им эта жизнь не светит никогда.

Активная часть населения, понимая, что дома хорошо не будет, направляет всю свою энергию на то, чтобы перебраться туда, где «хорошая жизнь» уже наступила.

И волна миграции, захлестнувшая Европу, и появление «Исламского государства» и ему подобных квазигосударственных образований — это реакция тех, кого плоды глобализации не коснулись.

Причем эксперты предупреждают, что нынешняя волна миграции — это только начало, а настоящий кризис начнется, когда в Европу хлынут жители африканских стран южнее Сахары.

Радикальные формы

Наиболее радикальные формы неприятия нынешнего вектора развития человечества — это вариации на тему «Исламского государства» и «Талибана», то есть попытки вернуть простые и понятные морально-этические нормы в повседневную жизнь. Мол, предки жили по справедливости — и нам надо возвращаться в средневековье.

В развитом обществе средневековые нормы, вроде изуверских публичных казней, понимания не встретили. Однако попытки западной цивилизации вмешаться в ситуацию экономическими или даже силовыми методами успеха не принесли.

Скептики не без ехидства отмечают, что насильственное насаждение демократии происходило в странах, имеющих непосредственное значение для благополучия западного мира: «золотому миллиарду» нужна арабская нефть и не нужен афганский опиум.


Настоящий миграционный кризис еще впереди

Строго говоря, это не совсем так: есть в мире немало другой нефти, кроме иракской, и другого опиума, кроме афганского. Но надо признать, что из большого числа стран, где есть проблемы с демократией и правами человека, были выбраны те, чья нестабильность несет Западу ощутимую угрозу. Бутан или Свазиленд в этой связи интересны только профессиональным правозащитникам.

Такая избирательность в применении либеральных принципов тоже не осталась незамеченной в менее благополучных странах. Более того, это одна из более глубоких причин растущего неприятия «западных ценностей» во многих уголках планеты: грубо говоря, если эти ценности не универсальны, значит, они не верны.

Психология рынка

На сытом Западе глобализация породила свои проблемы — как экономические, так и социальные.

Федор Лукьянов отмечает, что бунт против унифицированных рамок, в которые глобализационная идеология заталкивает человечество, родом не из Китая, России или Ирана, а из богатых стран Европы и США.

Болгарский философ и социолог Андрей Райчев утверждает, что западный мир «живет не по средствам», и в недалеком будущем ему придется за это расплачиваться.

Значительный, а возможно, и чрезмерный вес в экономике приобрели финансовые рынки. Как и везде, здесь важна мера: крупные компании, разумеется, имеют право на существование и обладают рядом преимуществ перед мелкими (например, могут позволить себе масштабные и очень дорогие разработки, открывающие новые перспективы).

Однако экономисты сегодня спорят о том, насколько капитализация (то есть рыночная оценка) крупнейших компаний мира сегодня соответствует их истинной стоимости и важности для экономики. Есть и другой, не менее насущный после финансового кризиса 2008 года вопрос: следует ли мириться с существованием компаний, коллапс которых в одночасье приводит к финансовому краху?

Строго говоря, в последних финансовых кризисах (как, вероятно, и во многих предыдущих) виновата человеческая жадность и отсутствие внятных механизмов регулирования. Как сказал мне глава крупного инвестиционного банка спустя несколько месяцев после обвала российского рынка в 1998 году, «ни один нормальный инвестор не сможет держать себя в руках при виде ценных бумаг с доходностью 300%».

Как показали события 2008 года, за прошедшие годы психология рынка не изменилась, и нет оснований думать, что сегодня инвесторы ведут себя по-другому.

Теория игр

Провозглашенный оптимистами «конец истории» предполагал, в том числе, и полную победу рынка над конкурирующими формами экономических отношений — особенно после развала СССР с его плановой экономикой.

Однако в годы холодной войны, когда влияние и значение СССР и коммунистической идеологии всерьез угрожали западному общественному устройству, математик Джон Нэш разработал теорию, согласно которой общество, основанное на крайнем индивидуализме, эгоизме и личной корысти, может поддерживать стабильность и развиваться даже более динамично, чем четко организованный социум.

Нэш получил за свою работу Нобелевскую премию. Мало кто заметил, что цена такого индивидуалистского подхода к обществу — это взаимное недоверие и подозрительность его членов. Идеи индивидуалистского развития взяли на вооружение Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер.

Предполагалось, что если ликвидировать существовавшие институты управления и контроля и позволить людям вести себя независимо и по рыночным правилам, они станут новым видом рациональных существ, которые будут добиваться организации общества так, как это необходимо для их рыночной деятельности.


Как показал 2008 год, финансовые рынки тоже нуждаются в регулировании

Однако слаженное функционирование рынков, особенно финансовых, обеспечивает доверие — проще говоря, люди доверяют партнерам и рассчитывают, что их не обманут. В эпоху глобализации этот инструмент приобретает еще большее значение, потому что большая часть людей, с которыми вы ведете дела, вам совсем незнакома.

С доверием дела тоже обстоят неважно. В значительной мере виноват в этом технологический прогресс, не только сделавший возможными бесчисленные информационные потоки, но и заставивший нас изменить устоявшиеся модели поведения.

Искусство манипуляции

Новостей в жизни обычного человека теперь столько, что отследить их, и тем более отличить настоящие новости от фальшивых в своей ленте в Facebook или «ВКонтакте» — непосильная задача.

«Facebook не является одной большой социальной сетью, — утверждает Том Ван Лаер, преподающий на факультете маркетинга в Лондонском университете. — На самом деле Facebook состоит из тысяч, если не миллионов маленьких соцсетей, и они похожи на племенные общины или, если хотите, на деревни».

Проблема — не в ложном описании тех или иных событий, а в том, что постоянный поток новостей с последующим их разоблачением вызывает у людей «информационную апатию», и они начинают сомневаться во всем, что им говорят, считает научный сотрудник Института России лондонского Kings College Григорий Асмолов.

Даже вменяемо настроенные граждане, теряясь в неконтролируемых информационных потоках, не только выбирают себе точку зрения по вкусу, но и отсекают от себя тех, кто ее не разделяет.

Получившееся в результате глубоко сегментированное, атомизированное общество очень мало напоминает идеальную «глобальную деревню», не говоря уже о том, что управлять этими сегментами ничуть не сложнее, чем внушить обитателям Средневековья мысль о том, что в эпидемии чумы виноваты врачи — с последующим их линчеванием.

Свобода слова

Принцип «Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека», сам по себе справедлив. Однако выросшая из него политическая корректность местами принимает причудливые формы: вряд ли традиционные английские пожелания «белого Рождества» — то есть, чтобы на праздник шел нечастый в Англии снег, — можно считать заявлением о превосходстве белой расы. А именно за это пришлось извиняться деканату University College London перед агрессивной студенческой антифашистской организацией.

Отчасти в неприятии столь жесткой трактовки права человека выражать свои мысли кроется секрет популярности партий и политиков, в менее политкорректные времена считавшихся абсолютно неизбираемыми маргиналами. Их откровенные (подчас излишне) высказывания немалая уже часть электората воспринимает как возврат к идеалам свободы слова и мнений — одного из основополагающих принципов современной евроатлантической цивилизации.

Уместно будет вспомнить предвыборные высказывания Дональда Трампа — при всей своей неполикорректности они не помешали ему, вопреки всем прогнозам, пробраться в Белый дом.

«Многочисленные запреты — нельзя плохо говорить про женщин, нельзя быть расистом, выступать против мигрантов и так далее — не соответствует понятиям большого количества людей. И можно было предположить, что рано или поздно ловкий политик этим воспользуется. Это и сделал Трамп», — так объяснила его успех политолог Мария Липман.

Полгода спустя в Елисейском дворце появился Эммануэль Макрон — впервые в истории Пятой республики (с 1958 года) ни социалист, ни правоцентрист не только не победили в первом туре, но даже не вышли во второй.

«Французские выборы также хорошо вписываются в консервативную тенденцию, примером которой можно считать и „брексит“, и выборы Трампа в Америке. Люди, с одной стороны, побаиваются, с другой — уже хотят сказать политикам: „Вы нам надоели!“, — считает главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН Елена Филипова.

В эту же логику укладываются и референдумы о независимости в Шотландии и Каталонии. Западный мир фрагментируется, единство в рамках крупных наднациональных образований, вроде Евросоюза, уступает место локально-ориентированной, консервативной политике.

В эти процессы оказалась замешана и церковь.

С одной стороны, церковные институты уже давно устранились от участия в формировании текущей повестки дня. С другой — религиозный консерватизм в Европе переживает возрождение.

»Страх того, что ислам или иные силы могут представлять угрозу для европейской культуры, похоже, возродил к жизни общинное представление о христианской Европе, практически полностью отсутствовавшее в последние 50 лет. Теперь это представление занимает место и в политическом дискурсе", — говорит директор программы «Закон, религия и международные отношения» Центра изучения христианства и культуры в Оксфорде Питер Петкофф.

Качество экспертизы

Здесь будет уместным поставить вопрос о том, как получилось, что столь значительные изменения в мире оказались для большинства из нас сюрпризом.

«В течение многих лет я наблюдал, безусловно, не просто ухудшение качества экспертных знаний, а намеренное уничтожение такой, например, дисциплины, как регионоведение, страноведение», — говорил в эфире Би-би-си пару лет назад руководитель российских программ Финского института международных отношений Аркадий Мошес.

В результате «специалисты», не знающие ни языков стран, которыми им приходится заниматься, ни истории, культуры и традиций этих стран, в значительной степени занимают рабочие места во внутренних аналитических структурах соответствующих министерств и национальных бюрократий.

Карнавальная политика

Западная демократия обеспечивает сменяемость власти — это ее ключевая норма. Побочным эффектом является необходимость постоянно бороться за власть. Нынешние политические элиты пошли по пути наименьшего сопротивления: обещать избирателю золотые горы, а во всех бедах винить оппозицию, нетерпеливо ждущую своей очереди порулить государством.

Да и сама политическая деятельность все больше приобретает характер шоу. Существовавшая ранее общественная иерархия не сумела адаптироваться к возникшей «цивилизации комфорта». Общественное мнение в значительной мере формируется элитами «новой экономики», а потому обладает гибкостью. Задачи текущего момента занимают непропорционально большое место в политической повестке дня.

Время от времени элиты собираются на форум где-нибудь в Давосе, где в очередной раз обещают бороться с неравенством и глобальным потеплением, приструнить бюрократов и популистов и совершить прочие богоугодные поступки. Давосский форум — прекрасная иллюстрация «краха экспертной мысли», кризиса доверия к высоколобым экспертам и элите как конструкту.



«Народ — это стволовые клетки, они заполняют ту матрицу, которая создается активными меньшинствами, — говорит политолог Владимир Пастухов. — И если с последними все в порядке, то все в порядке. Элита должна уловить тренд и направить его в разумное русло. А сейчас произошел разрыв, и популистские взгляды стали размножаться бесконтрольно, как социальная опухоль».

Между тем западное общество уже не уверено в том, что политики ведут его по правильному пути, а их почти безграничная поддержка усилий по либерализации международного движения товаров, капиталов, людей и идей гарантирует устойчивое экономическое развитие и хоть сколько-нибудь и справедливое распределение его благ.

В итоге на авансцену политической жизни вновь вышли силы, апеллирующие к тоске по прошлому, к отказу от глобализации, которая, как оказалось, имеет свою внутреннюю логику, к примату национальных государств и изоляции от чреватых крупными рисками международных процессов.

Новый миро(бес)порядок

Параллельно в мире идет и еще один важный процесс: постепенно разрушается миропорядок, сложившийся после Второй мировой войны.

Его отличительной чертой было относительно статическое равновесие крупных полюсов силы, имевших различные представления о государственном и экономическом устройстве.

Это равновесное состояние, продолжавшееся все годы холодной войны, обеспечивало стабильное и предсказуемое поведение государств-участников крупных блоков.

Грядет ли новый порядок или мир идет по кругу?
Сегодня эта предсказуемость исчезла — на сцену вышли новые геополитические игроки, предпочитающие играть по своим правилам (хотя и не у всех это получается).

Концепция «глобального лидерства» тоже постепенно утрачивает смысл — потому что США, единственная пока из мировых держав, способных выполнять эту функцию, все меньше готовы тратить на это силы и средства.

В этих условиях конфликтный потенциал в мире сегодня заметно выше, чем полвека назад, а механизмов его ограничения — меньше. Еще одним неочевидным следствием глобализации оказалось то, что практически любой конфликт сегодня может стремительно перерасти в полномасштабную войну. В худшем случае — ядерную.

Realpolitik XXI века

На вопрос, как со всем этим быть, нет хорошего и, главное, простого ответа.

В последние годы часто говорят о том, что за 70 лет мира западный мир позабыл, как страшна война. Пожалуй, об этом стоит напомнить — не военными парадами, а многочисленными свидетельствами историков. «Золотой миллиард» должен твердо уяснить, что в жизни есть и более важные вещи, чем новый айфон.

Разрыв между богатыми и бедными, очевидно, не исчезнет еще очень долго, но сокращать его необходимо — иначе конфликт цивилизаций в духе Хантингтона неизбежен. «Шампанский социализм» в виде подачек, загримированных под гуманитарную помощь, вряд ли является надежным решением этой проблемы.

Элиты развитых стран должны снова осознать, что элита — это не только возможность съездить в Давос и выступить с речью на партийной конференции. Это огромная ответственность за благополучие миллионов людей.

Похожее открытие должны сделать и капитаны мирового бизнеса, равно как и смириться с тем, что «невидимая рука рынка» не является единственным и достаточно надежным механизмом его контроля.

Не лишним будет и всеобщее образование, хотя бы начальное, и хотя бы для тех, для кого оно совершенно недоступно и из кого разнообразные террористические группировки вербуют новых шахидов.

Возможно, надо несколько подкорректировать устоявшуюся в западном мире со времен Рейгана и Тэтчер концепцию индивидуализма как движущей силы современного общества и вспомнить, что Адам Смит считал «соображения морали» критически важными для упорядочивания жизни общества.

Начать же придется с того, чтобы восстановить доверие к государственным, общественным и финансовым институтам. Без этого никакие реформы невозможны.

Как этого добиться — другой вопрос.